Ян Валетов - Чужие сны

Holly shit! А ведь это только начало… Сейчас завалы начнут разбирать, раскапывать, и на берег лягут рядами десятки тысяч черных пластиковых мешков. Такое уже случалось в Таиланде в 2004-м.

В горле зашевелился мокрый меховой шар, но он силой заставил себя вчитаться в печатные строки. Оценок количества погибших пока нет, но эксперты… В жопу экспертов! Ну какие в этих вопросах могут быть эксперты? Сейсмологи… Небывалой силы. Тектонический разлом. Извержение вулкана, считают одни… Другие говорят о подвижке плиты. Гадание на кофейной гуще!

Денис вспомнил о кофе и допил его одним глотком.

— Официант не ошибся, — выдавила Карина, отводя взгляд от газетной страницы. — Действительно, — чудовищно! Эпицентр был в океане, в ста милях к востоку от берега. Боже мой, а ведь мы с тобой собирались в Доминикану. Просто на Арубу оказалось проще и интереснее…

— Зацепило и Флориду, но чуть-чуть, — перебил ее Денис, дочитывая статью. — Основной удар приняли на себя Куба, Гаити и Пуэрто-Рико. Оценивать количество погибших никто не берется, кроме неизвестно откуда здесь взявшихся экспертов, ноги бы им в рот, но это больше, чем на Пхукете. Гораздо больше. Сильно пострадали Британские Виргинские острова.

— Это совсем рядом.

— Это больше семисот километров от нас, — возразил Давыдов. — Час лету. Сейсмологи пишут, что в настоящее время не могут засечь даже афтершоковых [5] Афтершок (англ. aftershock) — повторный сейсмический толчок, меньшей интенсивности по сравнению с главным сейсмическим ударом. колебаний в районе эпицентра. А это совершенно ненормально — колебания должны быть! Просто обязано потряхивать. Может, незаметно для людей, но приборы… Тут же впечатление, что землетрясения и не было вовсе.

— Но оно было…

— Да. Было.

Карина протянула руку к чашке с недопитым кофе и…

…одернула руку и невольно охнула.

Поручень кара все еще хранил холод подземного паркинга, и ей показалось, что она ухватилась за раскаленный прут. Хотелось подуть на пальцы и в очередной раз выругать себя за преждевременно снятые перчатки.

Почему-то чуть кружилась голова. Странное ощущение — подрагивающий кадр, как в старом кино. Будто бы это не она слегка теряет ориентацию, а кто-то другой, которого она видит со стороны, на экране ископаемой модели телевизора. Во рту оставался вкус кофе, причем не синтета, а самого настоящего кофе, того, что стоит сумасшедших денег. А сколько, собственно, должен стоить кофе, если за прошлый сезон его собрали меньше тысячи тонн на всю планету? Ученые обещают вывести более морозоустойчивые сорта, но…

К аромату арабики примешивались другие запахи. Отдавало чем-то нездешним, чем в Сантауне не могло пахнуть в принципе. Даже в оранжерее, где вязкие ароматы модифицированных цветов сводили с ума, такого было не унюхать. Но Кира отчетливо ощущала этот терпкий и назойливый запах. Живой. И не похожий на искусственный.

Она глубоко вздохнула, прикрыв глаза.

Под веками бродили цветовые пятна, как от яркого солнца, которого она не видела уже несколько недель — с последнего джампа в Параллель.

— Все в порядке, Кира Олеговна? — спросил Вязин обеспокоено.

— Я в норме, лейтенант.

Надо будет показаться врачу, подумала она, шагая к массивным дверям отдела «Сегмент». Это ненормально. Хотя что скажет врач? Пропишет транквил или релаксант, настучит на лэптопе рапорт начальству и попутно пару страниц в диссертацию о странных эффектах в психике джамперов. Мы для них вещь непонятная и пугающая. Не верить в наше существование они не могут — вот мы, есть! Куда нас спрятать? Но что с нами делать и что мы за звери такие — для лекарей тайна, покрытая мраком.

Постепенно, вытесняя сладкий чужой аромат и горьковатый привкус кофе, в ноздри все-таки пролез запах мерзлого бетона, старой пыли и льда. И еще — мокрой и обтрепанной ковровой дорожки.

Ею пахло особенно отчетливо и противно. Виноваты в этом были охранники, стоявшие, согласно уставу, по обе стороны дверей: поверх термоковриков, призванных не дать им отморозить ноги, они клали под подошвы форменных ботинок вырезанные из старых ковров куски.

Фольклор утверждал, что с таким вот ковриком из настоящей шерсти под ногами шансов простудить простату гораздо меньше — попробуй выстоять на стылом бетоне трехчасовую смену и остаться здоровым! Бред, конечно, но так как коврики никому не мешали, охрану не трогали, и пахло возле дверей отдела «Сегмент» противно — мокрой мертвой псиной.

За ее спиной зажужжал двигатель электрокара.

Значит, лейтенант Вязин опять едет в приемник. Интересно, сколько народу сегодня соберет Филипп? И что, собственно, нарыли математики?

Кира протянула ладонь в пасть сканера, немедленно вспыхнувшего чистым голубым цветом. Охранники сразу же потеряли к ней интерес. Она шагнула к двери, на этот раз подставляя под сканирующий луч роговицу, замок мигнул зеленым, щелкнули, срабатывая, запоры, и Кира вошла в отдел.

В «Сегменте» уже было тепло по-настоящему. Здесь энергию не экономили.

Кира оставила куртку и брюки в раздевалке, переоделась в джамп-комби, сменила боты с подогревом на обычную обувь. Она снова чувствовала себя в своей тарелке: четкая картинка, правильные запахи, нормальные звуки.

Наверное, сказались усталость, стресс или побочка от эффекта «усыхания» ДНК. На счетчике прыжков, встроенном в наручные часы заботливыми техниками, мерцала цифра 95. Еще пять — и будет сотня. Новый рекорд десятилетия. Говорят, Вол когда-то прыгал больше сотни раз. Искандер — то ли сто пятьдесят, то ли сто восемьдесят. Голикова прыгала до сотни. Но это все… Остальные за последние 10 лет до таких цифр не дотянули. Ботаник спекся на шестьдесят третьем, при ней и спекся — Кира прекрасно помнила, как Эрик открыл глаза и она, стоя за стеклянной стеной джамп-бокса, увидела кипящее в них безумие. Он успел разгромить установку и покалечить двух техников, пока не умер от передоза транквила. В него всадили добрый десяток инжекторов с лекарством: таким можно свалить пятисоткилограммового белого медведя, а он не падал и не падал, до тех пор, пока не заблокировало центры дыхания и не остановилось сердце.

После оверджампа Ботаника Кира, у которой тогда было меньше тридцати прыжков, хотела уйти, но не ушла. Если бы кто-то спросил ее почему — не ответила бы. Не потому, что хотела сохранить мотивы в тайне, а потому, что действительно не знала. Не знала — и все.

За штабным дисплеем стоял Кирсанов.

Его лысый шишковатый череп бросался в глаза прямо от дверей — бледный шар, покрытый впадинами и буграми. Походило на то, что начальника службы матобеспечения покусал рой диких пчел. Алексей Гаврилович живых пчел не видел лет десять, а то и больше. Он никуда из Сантауна не выезжал, причем не только из соображений безопасности и секретности, но и потому, что искренне считал, что ему вне стен Базы делать нечего. Шишки, превращающие голову хозяина в некое подобие дуриана, расположились на его черепе от рождения. Врачи говорили, что у Алексея Гавриловича случилось редкое генетическое отклонение, и волосы его теперь росли не наружу, как у всех людей, а вовнутрь — под кожу. Выглядело это все не особенно аппетитно, Кирсанова в компаниях не привечали, судачили о его уродстве. Особенно отчаянные или неосведомленные о взрывном характере Алексея Гавриловича пытались похихикать за его спиной. Говорили, что несколько таких вот смельчаков о своей несдержанности пожалели, и сильно, но, возможно, рассказы о мстительности начальника службы матобеспечения оказались обычной выдумкой, легендой, призванной наводить страх на окружающих. В результате, задавать вопросы дураков не нашлось. Интересующиеся умолкли.