Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

– Боже мой, Макс. – Она чуть отступила, пропуская его в свою однокомнатную квартирку четыре на шесть.

– Свузи. – Макс сунул руки в карманы и прошелся по комнате. – Как поживаешь, детка?

Женщина пожала плечами и поплотнее запахнула полы халата. Казалось, она постарела на двадцать лет, хотя с их последней встречи минуло всего четыре года.

– Чего тебе надо, Макс?

Теперь уже он пожал плечами:

– Может, флэшбэкнем? Торонто, шестьдесят пятый. Устроим совместный приход.

– Я больше этим не балуюсь, – сказала она с горечью в голосе.

– А как насчет полнотактильного вирта, Свуз? Альфа-совместимого? Помянем старые добрые времена?

– Макс, я не могу себе этого позволить. – Улыбка у нее дернулась, она достала обычный ингалятор и добавила: – В смысле железо. Я никогда не могла позволить себе тебя.

Макс плюхнулся на мягкую скамейку:

– Тогда скотч?

Она снова покачала головой:

– Макс, чего тебе надо?

– Может, для начала расскажешь, почему бросила меня и удрала с Шальным Биллом?

– Он вел себя порядочно по отношению ко мне, а ты – нет. – Она еще плотнее запахнула халат. – Следующий вопрос.

– Чем ты тут занимаешься, малышка?

– Работаю в перерабатывающем цеху на биокамбузе «Шератона». – Она посмотрела на него почти ничего не выражающим взглядом. – Еще один вопрос, Макс, а потом, если ты не уйдешь, я велю сторожевой системе вызвать копов.

– А тебе не интересно, Свуз, что я тут делаю? – спросил Макс с улыбкой. – Чем занимался все эти годы?

– Нет.

Его улыбка увяла.

– Ладно, тогда последний вопрос. Где этот жалкий мудак Билл? Тогда, в Торонто, он заграбастал половину моей доли.

Ее губы снова дернулись.

– Билл в психушке Мацусита-Сити, в пещере с мягкими стенами метрах в трехстах под нами. Вот уже три года ходит под себя и пускает слюни.

Макс нахмурился:

– Почему? Что с ним случилось?

– Твои вопросы кончились, Макс. – Она потянулась к двери, но он схватил ее за запястье и удержал.

– Билл пытался провернуть простое дело с гибсоновской матрицей, – сказала Свузи. – Просто передвинул пару кредитных блоков. Безобидные игры для белых воротничков. Никаких жертв.

– И? – спросил Макс, все еще держа ее за запястье.

– И несколько месяцев все шло хорошо. А потом его поймали и запихнули в данте.

– Данте-костюм? Как те вирткостюмы, которыми пользовались сендеристы до присоединения к Сфере? Тот, который для боли?

– Он самый, – прошептала Свузи. – Отпусти, не то я закричу.

Макс выпустил ее руку.

– Но почему же Шальной Билл от этого спятил? Боль-то он переносить умел. Помню, раз в Детройте один уличный отморозок прожег ему руку сварочным лазером, когда мы…

– Это не просто боль, – прошептала она, – это квинтэссенция боли. И у них там всякие разные настройки… раздробленная коленная чашечка, выдернутый зуб, булавка в глаз… Биллу дали три дня в данте.

– И все-таки… – пробормотал Макс, обращаясь скорее к себе, чем к Свузи.

– До свидания, Макс, – с нажимом сказала она и прижала руку к двери.

Дверь открылась. Макс потянулся к Свузи, но та приложила палец к сторожевой панели. Он вышел в коридор.

– Что бы ты там ни задумал, – сказала Свузи, – это наверняка какое-нибудь зверство и идиотство, причем недальновидное. Как раз в твоем духе.

Макс открыл было рот, но ответить не успел: дверь скользнула на место прямо у него перед носом. Он пошел к шахте, тихонько насвистывая, засунув руки в карманы халата. Свузи все еще по нему сохнет. Уж он-то видел. Вот сорвет свой Большой Куш и заполучит ее к себе наверх в номер – флэшбэкнуть, вспомнить старые времена.

На следующий день Макс потащился за евродамой (госпожой Эрмой Шелл из клон-династии Шеллов) в музей на Базе Спокойствия и к памятнику первой высадке на Луне. Но спустя полчаса после начала экскурсии он забыл о евродаме, потому что нашел свой Большой Куш.

Музей располагался у черта на куличках, добраться туда можно было только на экскурсионном шаттле. Кроме закусочной и самого музея (темный зал, набитый старыми скафандрами и фотографиями лыбящихся мужланов-астронавтов из двадцатого века; скучная до зубовного скрежета голограмма с каким-то лысеющим уродом со странной ухмылочкой), был еще памятник первой высадке.

Интереса ко всей этой древней истории Макс не испытывал ровным счетом никакого. Но когда вслед за госпожой Шелл он притащился в обзорный кольцевой коридор вокруг памятника высадке, все наконец-то встало на свои места.

Голос на музейной записи зудел:

– Именно здесь двадцатого июля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года люди с планеты Земля впервые ступили на поверхность Луны. Они прибыли с миром ради всего человечества. Первым по трапу космического аппарата сошел астронавт Нил Армстронг…

Макс отстал от старушки-евродамы и подошел к прозрачной плексигласовой стене. В десяти метрах от него на голой лунной поверхности под защитой одного лишь силового купола, который прикрывал потрепанный корабль и саму площадку от микрометеоритов, стояла посадочная ступень неуклюжего древнего аппарата. Американский флаг старого образца все еще криво торчал там, где почти семьдесят пять лет назад его чуть не сбил выхлоп отлетающей ступени. Все вокруг было усыпано мусором: золотая фольга, куски пластика, вылетевшая из приборного отсека камера, трос, какие-то неопознаваемые обломки. Но тот самый предмет, который привлек внимание Макса Кайна, ярко высвечивался прожектором.

– Этот след, – бубнил голос, – след первопроходца, выбравшегося из колыбели человечества – с Земли. Он бесценен и для жителей Луны… и для всех людей вообще. Здесь он надежно сохраняется в лунном вакууме. Первый шаг Нила Армстронга, гигантский шаг для всего человечества, возможно, просуществует еще миллиард лет.

Голос все нудел и нудел, но Макс уже не слушал. Он смотрел неотрывно, и его жадный взгляд в тот момент напомнил бы наблюдателю, если бы таковой имелся, голодный взгляд хищного раптора.

Макс улыбнулся. Широко-широко.

Обстановку он изучил всего за день. Информацию можно было бесплатно раздобыть в сети. За два дня он еще трижды побывал в музее и возле памятника и дважды забредал на служебную территорию. Его перехватывали охранники, но они оба раза купились на сказочки о поисках туалета.

Слово «охранники», по мнению Макса, тут было не совсем уместно. В часы работы музея (восемнадцать часов из произвольно установленных двадцатичетырехчасовых суток, которые для удобства туристов использовали лунатики) там ошивались шестеро жалких недокопов. После закрытия – всего четверо охранников и кучка людей из обслуживающего персонала. Имелся центральный пост охраны – всего-навсего несколько видеомониторов, на которых отображались музейные залы и галерея вокруг памятника. Охранники были вооружены старомодными оглушалками малазийского типа.