Таде Томпсон - Роузуотер [litres]

Потом я кашляю. Кашель вырывается из меня, как вылупившийся паразит, слишком неожиданно, чтобы его подавить. Это сбивает концентрацию.

Меня замечают.

Я не столько утрачиваю контроль, сколько он сам выскальзывает, уплывает из рук. Я теряю их всех. Они моментально видят меня. Поначалу из-за шока никто ничего не делает. Они таращатся, я таращусь. В эти несколько секунд я прикидываю, стоит ли бежать. Ближайший ко мне человек вскрикивает, и я слышу замах, свист в воздухе. Удар, и боль распускается бутоном, расходится от виска по всему телу. Я сворачиваюсь, как многоножка, ожидая продолжения.

Продолжения нет. Вместо этого дует сухой, горячий ветер, завывающий волком. Я открываю глаза и не верю тому, что вижу. Я окружен цилиндром огня. Я встаю. С виска стекает кровь, меня шатает.

– Я – свет. Я – пламя. Я – тот, кто сияет. Никто не смеет обижать тех, кого я люблю.

А-атлично. Это галлюцинация.

Лайи взмывает в небо, и какое-то беспламенное завихрение отрывает меня от земли и увлекает за ним. Я вспоминаю, как держался за пузырника, который был у мужа Аминат. Вижу ноги Лайи. Он сгибает и отталкивается ими, как будто плывет. Он босой и обнаженный. То тут, то там на его коже вспыхивает огонь, но это только слабые намеки на благопристойность. Его член свободно болтается. Потом мир переворачивается вверх тормашками, и я теряю Лайи из виду. Я вращаюсь.

Слышу его голос, то нарастающий, то слабеющий:

– Прости, Кааро, но я сжег одежду, которую ты мне одолжил.

Болтанка успокаивается, я медленно планирую вниз и мягко приземляюсь. Я не знаю, где мы и как далеко улетели от дома Клемента. Мы на плоской бетонной крыше. Обнаженный Лайи стоит передо мной и больше не пылает. Я снимаю рубашку и отдаю ему.

– Знаешь, нас арестуют за гомосексуализм, – говорю я.

Он пожимает плечами:

– Спасибо за все спички.

– Спички?

– Я сказал «вещички».

– Правда? А мне послышалось другое.

Порыв ветра чуть не сбивает меня с ног. Здание, должно быть, высокое, потому что других крыш я не вижу. Только облака да синее небо. Искорки игриво вспыхивают на коже Лайи, но гаснут. Крыша безлика, за исключением утыкающейся в небо башенки да спутниковых тарелок, прилепившихся как ракушки. Поначалу я чувствую прилив сил, но это только возбуждение. Я все еще болен.

– Я чувствую себя глупо, когда это спрашиваю, но – ты ангел?

Он смеется:

– Моя сестра рассказала тебе. Это хорошо. Значит, ты ей, должно быть, очень нравишься. Мне говорили, что это семейная тайна.

– Это объясняет и цепь, и огнетушители, и почему тебя не выпускают.

– Э-э, все не так просто. Я согласен на оковы. Иногда я хожу во сне. Иногда я горю во сне. Однажды я уже сжег дом. Это необходимые предосторожности.

– Так что ты такое? – спрашиваю я.

– Я такой же, как ты, Кааро. Я инфицирован инопланетными клетками.

– Аминат говорит, у твоей матери был секс с ангелом.

– Я думаю, у нее был секс с инопланетянином или с кем-то, инфицированным этими клетками. В любом случае я сын своего отца. Я знаю это, потому что сопоставлял наши ДНК. Моя кожа заражена теми же ксеноформами, что растут и размножаются на твоей.

– Я не порождаю огонь, – говорю я.

Он кладет руку мне на плечо. Она горячая, но я не морщусь.

– Ты мог бы. Насколько я вижу, твои ксеноформы выглядят как нейроны, продолговатые нервные клетки. Дело в том, что они могут стать чем угодно. Те, что я ношу в себе, адаптировавшись, стали чрезвычайно катаболичны и, срываясь с меня, сгорают.

– Ты чувствуешь ксеносферу?

– Что?

– Мыслепространство, общее пространство, созданное ксеноформами. Я его так называю.

– Я не знаю, о чем ты, – говорит он. – Давай спустим тебя вниз и отправим домой. Думаю, тебе с твоим кашлем лучше спрятаться от этого ветра.

– Где мы?

– На крыше магазина «Гудхэд».

На какой-то миг мне кажется, что он знает, но это не так. Он принес меня к магазину с практической целью. Мы покупаем ему новую одежду, точнее, я покупаю, пока он прячется. Не из скромности. Это я велю ему не высовываться. Однажды я неделю питался, воруя с полок такого же супермаркета, просто открывал пакеты и ел. Люди таращатся на нас, точнее на Лайи. Мужчины и женщины зачарованы его красотой и его инаковостью. Я замечаю это, но кровь все еще сочится у меня из головы, мне становится плохо. Чувствую жидкость в груди, но даже откашлять ее больше не могу.

– Отвести тебя в больницу, Кааро? – спрашивает Лайи слишком громким голосом.

Все вращается у меня перед глазами. Реальность становится зыбкой.

Передо мной стоит Молара, на этот раз без ее агрессивной сексуальности. Мы в парке, и никаких гудхэдовских стеллажей с консервами по четыре девяносто девять вокруг. Мне хорошо, радостно. Я слышал, что, когда тонешь, одно из последних твоих ощущений – эйфория. Где-то там я тону в выделениях собственного тела, так что все правильно.

– Мы пришли посмотреть, как ты умираешь, – говорит она. Ее лицо лишено выражения, но в голосе слышна улыбка, и осознание успеха витает вокруг нее, словно телесный запах.

– Мы?

– Мы. Я. Знаешь то место в священной книге христиан, Библии, где Бог в разных ситуациях говорит о себе то «мы», то «я»? Так вот, я, мы понимаем это лучше вас.

– Это не сложно понять. Один Бог, разные аспекты. Даже ученик воскресной школы может тебе это сказать.

– Ты меня больше не боишься.

– Дело не в этом. На самом деле я чувствую себя неплохо.

– И ты не боишься умереть.

– Больше нет. Всем доводится жить и умирать. Когда настает твое время, нельзя вернуться в конец очереди. Моя связь с телом слабеет с каждой минутой, я это чувствую. Мне интересно, что будет дальше.

– Ты можешь продолжать жить здесь, ты же знаешь. По крайней мере твой образ. Тело умрет.

– Стать призраком? Как Райан Миллер? Нет, спасибо.

– Не спеши. Здесь ты можешь жить, как захочешь, в роскоши, ограниченной лишь твоим воображением.

– И зачем мне этого хотеть? Зачем тебе этого хотеть?

Мне интересно, какая ей от этого польза.

Она садится рядом со мной.

– Мы хотим ваш дом, Кааро. Вашу планету. Мы изучали ее долгое время, не прибегая к этим утомительным межзвездным путешествиям. Мы здесь. Мы овладели всеми вашими знаниями, вашими странностями, вашими эмоциями и вашей жалкой, мелкой, неприкрытой обезьяньей мотивацией. Проще некуда. Мы получили их, засеяв пространство тем, что вы назвали ксеноформами, синтетическими микроорганизмами, запрограммированными размножаться и, если понадобится, изменять форму, чтобы заразить местные виды и собирать информацию нейрологически, чтобы узнать, как планета управляется, чтобы заранее знать обо всех ловушках. Задается ли стиль политики окружением, или любая система окажется эффективной? Можно ли обратить вспять изменение климата? Что делать с ядерными арсеналами? Сгодится ли на что-то homo sapiens или станет помехой? Нам нужны были ответы на эти вопросы. Часть из вас иначе отреагировала на инфекцию. Вы стали сенситивами, квантовыми экстраполяторами. Вы получили частичный доступ к хранилищу информации. На этом все закончено. Земля наша. Вы нам больше не нужны.