Таде Томпсон - Роузуотер [litres]

Вот монумент, построенный из мертвых кибернаблюдателей, их плоть сгнила или растворилась в кислоте, механизмы сплавились в единое целое. Изучая его, я узнаю его историю. КН, подлетающие близко к куполу, уничтожаются током и поглощаются. Рядом – музей оружия, все вооружение, уничтоженное или полученное при попытках нигерийского правительства пробраться внутрь. Танки, РПГ, пистолеты, пулеметы Гатлинга.

Через каждые несколько ярдов попадаются холмики затвердевшей плоти, опухоли, экструзии Полыни, изолирующие токсины, которые не смогли нейтрализовать ксеноформы. Опухоли безопасны, но мне не верилось, что есть вещества, которые Полынь не может сделать безвредными и переработать. Это не добавляет ясности.

Я двигаюсь вдоль ганглия, спускаюсь, и элементали следуют за мной. Они приветливы, любопытны и дружелюбны. В потоке нейротрансмиссии водятся мысленные паразиты, которых элементали ловят и поглощают. У меня снова ощущение, что Полынь занимает больше места, чем мне изначально казалось. Она простирается за пределы купола, за границы Роузуотера. Она глубже, чем была в мой первый визит. И она не неподвижна. Она движется вместе с земной корой и перемещением тектонических плит. Она словно клещ, впившийся в Землю. Вдоль ганглия я подбираюсь к тому, что кажется мне мозгом Полыни, но, к моему удивлению, он не выполняет главную функцию. Ни великих мыслей, ни исходящих приказов. И я об этом знал.

– Она не похожа на нас, Кааро, – говорит Энтони. – Она отрастила мозг, чтобы быть как я, но она в нем не нуждается и не использует его. Я – переводчик и дешифровщик.

После этих слов я выныриваю на поверхность. Стою у каталки, а Энтони – передо мной.

– Это будет неприятно, – говорит он.

Он просто стоит на месте, но я знаю, что он что-то делает. Я чувствую это, словно тону в обратной перемотке. Эктоплазма поднимается из легких мне в горло, и какое-то время я не могу дышать. Она не выходит наружу одним быстрым рывком. Она плавно протискивается, обдирая мне дыхательные пути, однако выходит целиком. В конечном виде она похожа скорее не на облако, а на летающий кусок желе, чуть прозрачный и время от времени выбрасывающий псевдоподии. Энтони погружает руку в студенистую массу.

Молара внутри – везде в ксеносфере, устрашающее создание, расправившее черно-синие крылья бабочки, устремляя свою ярость на меня и на Энтони.

Что ты делаешь? Это тебя не касается, говорит она.

Улетай , говорит Энтони.

Это нужно обсудить. Ты не можешь просто…

Улетай, говорит Энтони.

Его слова кажутся лишенными эмоций, но я чувствую, что Молара улавливает в них угрозу и исчезает.

Я кашляю, но в остальном я в порядке.

– Что теперь? – спрашиваю я. – Ты прикажешь ей уйти?

– Я не могу просто приказать этим ксеноформам уйти. Мы не все одинаковые. Мы похожи, но не всегда соглашаемся, не всегда даже говорим на одном языке.

– Это безумие. Разве вы не с одной планеты?

– Ты говоришь на банту?

– Нет.

– На польском?

– Нет.

– А ты с одной планеты с теми, кто говорит?

– Не в бровь, а в глаз.

– Нам придется договариваться.

– О человечестве?

– О тебе. Человечество уже потеряно.

– В смысле? Мир все еще…

– Посмотри на меня. Это тело на сто процентов чужое, и единственное, что осталось от человека по имени Энтони, – это особый электрический паттерн моего мозга, и даже он переплетен с Полынью. Если тело умирает, я просто создаю новое. У некоторых местных жителей процент ксеноформ в организме колеблется от десяти до сорока, потому что их внутренние органы, или конечности, или какие-то части тела были постепенно заменены. Это происходит не только здесь. В конечном итоге тела будут заменены, а истинные наследники захватят мозги. Кааро, человечеству конец. Это лишь дело времени, а мы очень терпеливы.

– Я думал, ты на нашей стороне.

Энтони разводит руки в стороны, а потом роняет их.

– Некоторые из вас останутся жить.

– Ты мой должник.

– Поэтому ты останешься жить, Кааро.

Я не храбрец и не герой. Полагаю, трусость в людях развилась, чтобы они выжили. Кто-то должен драться, кто-то должен бояться и спасаться бегством. Я хочу выжить и хочу снова увидеть Аминат.

– Выпусти меня, – говорю я.

– Кааро…

– Выпусти меня из этого ебаного купола прямо сейчас. Выпусти меня. Выпусти меня!

Лайи не ожидает моего возвращения в Роузуотер. Маленькая толпа из пятнадцати – двадцати человек таращится на меня, словно я Люцифер, низвергнутый с небес. В их глазах – голод. Они срываются с места и набрасываются на меня. Я дергаюсь и собираюсь защищаться, но понимаю, что они хотят исцеления. Они трогают меня, тянут меня, слизывают мой пот, умоляют меня.

– Я не могу вам помочь! Я не целитель, – говорю я, но, возможно, это неправда, ведь ксеносфера сообщает мне, что у мужчины только что растворился желчный камень.

Я не тот, кем был. Я смотрю на купол не так, как прежде. Теперь это чирей, нарыв, раздувшийся от гноя, затаившийся, ждущий своего часа. Я не знаю, чего мне стоило мое выздоровление. Сколько родных клеток заменили ксеноформы? Десять, пятнадцать процентов? Насколько я человек? Люди, касающиеся меня, и те, кто стоит поодаль, видятся мне мертвецами. Они завоеваны и убиты пришельцами, они ходят и носят внутри собственную смерть и даже не знают об этом. Я перестаю сопротивляться. Одежда из целлюлозы, которую дал мне Энтони, разорвана, но они все прибывают.

«Emi! Emi!» – повторяют они. Меня, меня, меня. А может, это слово, обозначающее духа, искаженное криками. Может, если достаточно много их исцелится, то ксеноформ станет меньше. Но себя не обманешь.

Я знаю, что вместо исцеления я закладываю в этих людей их собственное уничтожение. Я – Тифозная Мэри, нулевой пациент, Всадник на бледном коне.

Возможно, человечество это заслужило.

Так вот, этот чувак, этот титан, Прометей, похищает огонь у богов и отдает его людям. Как его наказывают?

Приковывают к скале, и Зевс в облике орла каждый день клюет его печень. Поскольку Прометей – титан, печенка за ночь отрастает обратно, и орел сжирает ее по новой. Это продолжается веками, пока не приходит Геракл и не убивает этого гребаного орла – офигеть какой фрейдистский жест, учитывая, что Зевс – его папаша, но это не важно.

Я знал эту историю с юных лет.

Я думал о Шесане Уильямсе, пойманном в ловушку ксеносферы, где его пожирают пузырники, потом он возрождается, и его пожирают опять. Я явно имел в виду Прометея, изобретая эту казнь. Теперь, однако, меня терзает чувство вины.

Не мое это дело – осуществлять возмездие, и бросать первый камень, и все прочее дерьмо.

Я вижу его. Вижу пузырников, рвущих его нейроплоть, что еще больнее. Вижу текущую кровь. Вижу, как твари собачатся. В его живот погрузилась голова, выедающая внутренности. Он кричит, не переставая. Это не приносит мне удовлетворения.