Стивен Эриксон - Радость, словно нож у сердца [litres]

– Я собираюсь в Лос-Анджелес, – сказала Кристал.

Он хмыкнул.

– Само собой. Тебе там лучше. Знакомые. Вечеринки.

– Может быть, фотосессию получится организовать, – кивнула она. – Слишком скучно здесь сидеть, ничего не делая.

Дуглас бросил на нее косой взгляд.

– Само собой. Тебе здесь скучно, да?

– Я, кажется, именно это и сказала. Мы что, спорим?

– Нет, детка, я с тобой согласен. Просто удивляюсь – если ничего не делать скучно, почему люди именно этим и занимаются?

– Кто?

– Максвелл. – Сын был на веранде, протирал толстой жопой кресло, лазая по Интернету. Если он и шевелился, так это чтобы сходить за очередной порцией своего долбаного мороженого. Ну или посрать еще время от времени. – Качает свои ситкомы и стандартные полицейские шоу, «Ютьюб» смотрит, «Фейсбук» с «Твиттером» почитывает – просто черная дыра какая-то!

– Найди ему какое-нибудь дело.

– Нет!

– Почему нет?

– Я жду, пока он сам себе найдет дело. Где его амбиции? Желания? Страсти? Энергия , мать его?!

– Ты его всего лишил.

– Хрен там. При чем тут я? Это у него нутро такое. – Дуглас обвел рукой вокруг себя. – Вот это дерьмо вокруг – это же так, витрина. Символ успеха. А ни хрена не абонемент на то, чтобы пустить собственную жизнь псу под хвост. Вот даже тебя взять – ты хочешь в Лос-Анджелес, поработать. Ведь не ради денег же?

– Дорогой, я это делаю потому, что ничего другого толком не умею. И потом, мне не так уж долго осталось. И меня оно беспокоит, хотя тебя, конечно, это мало интересует, да? Ведь я же так, витрина? – И она улыбнулась.

Он смотрел на нее, щурясь все сильней и сильней.

– Именно так, дорогая, ты – моя статусная жена.

Все еще улыбаясь, она снова вставила наушник и вернулась к тому, чем там днями напролет занималась на своем телефоне.

Взгляд Дугласа обратился к карибским волнам, однако на краткое мгновение он неожиданно для себя почувствовал за свою жену необъяснимую гордость.

На веранде большого, но одинокого дома, единственного на всем острове, надежно укрытом среди белизских атоллов, Максвелл следил в Интернете за происходящим в мире. Папочкиного порученца, Йоргена Филби, отправили со вчерашним самолетом – он чувствовал себя слишком хреново, чтобы работать, да и еще не факт, что сможет оклематься после такого обезвоживания. Вместо прощания с ним папочка без малейшей деликатности завел свою волынку, мол, тех, кто не справляется, надо увольнять безо всякого сожаления. Для столь сволочного поведения не было никаких оправданий, пусть даже великий и ужасный Дуглас Мэрдо построил на нем всю свою карьеру. Максвелл не переставал поражаться, что ему за все эти годы ни разу даже по морде не съездили.

Ему иногда приходило в голову самому это сделать, но он каждый раз решал, что оно того просто не стоит. Папочка и так немолод. Его лупит само Время, оставляя шрам за шрамом, бедный пожилой папочка к десятому раунду уже еле держится на ногах, а на покрытой синяками физиономии постепенно проступает понимание того, что ни один чемпион не вечен. Смерть пока не проиграла ни одной схватки, пусть они иной раз и затягиваются.

И все равно наблюдать за тем, как отцовская память начинает сбоить, было не слишком радостно. Его брат Бернард и вовсе был всерьез обеспокоен, особенно учитывая, что медиаимперию шатало, как и любой другой бизнес на едва удерживающемся на ногах рынке.

Конечно, то, что обычно следовало за финансовыми кризисами – нищета, инфляция до небес, перебои то с одним, то с другим, люди, которых выселяют за долги и прочее, – пока еще толком не началось или же происходило в ином виде. В прежние времена люди чувствовали, будто их столкнули с эскалатора – да, ты падал вниз, и однако понимал, что огромная машина продолжает вертеться, шестеренки вращаются, рано или поздно все успокоится, рынок вернется обратно, и можно будет снова начинать восхождение. Иными словами, эскалатор никогда не останавливался, потому что так устроен мир .

Сейчас же… может статься, что и остановится. И никогда больше не заработает, разве от одной этой мысли голова не кружится?

В отличие от отца, который с упорством маньяка следил за собственными новостными сайтами и всеми этими самоубийствами, Максвелл наблюдал за хаосом в суде Флориды, где сейчас величественно рушились фундаментальные принципы юриспруденции. Началось все с мелкой апелляции по приговору за незначительное правонарушение, для некоего Маршалла Хименеса, оказавшееся, однако, третьим, так что судья влепил ему пожизненное, для которого законодательство штата не предусматривало досрочного освобождения.

Общество осознает необходимость наказания за преступные деяния. Во-первых, поскольку оно изолирует осужденного, не давая ему воспользоваться обычными благами свободной жизни в этом обществе. Во-вторых, в качестве предупредительной меры для остальных, так что неизбежность суровых последствий делается всем очевидна. И в третьих, как подтверждение должного устройства общественного порядка. Нарушаешь закон – сам себе жизнь портишь.

За всем этим, само собой, скрывается также и жажда мести – в любой допустимой форме, а иной раз и в не слишком-то допустимой. Я тружусь как пчелка, но законы соблюдаю, не зря же все это? Хочешь того же самого добиться без труда – придется платить. Понял, сука?

Смысл во всем этом был. Но, как ни прискорбно, еще до инопланетян в правосудие мало кто верил. Не пойман – не вор. Или даже пойман, но ты богат, или важная персона, или белый студент колледжа, которого ожидает большое будущее. Система прогнила, превратилась в декорацию, и это было ясно каждому.

Армия анонимных авторов редакционных колонок в отцовской империи также предпочитала играть на эмоциях, педалируя тему отмщения, однако под их пером все превращалось в фарс (чего большинство читателей и зрителей даже не осознавало). По существу, папочкины СМИ обыгрывали тему с жестокостью истинных лицемеров и с цинизмом неприкасаемых. Ханжи могли сколько угодно яриться и брызгать слюной, на деле же им все было как с гуся вода.

А читатели и зрители принимали это за чистую монету.

Но как теперь обстояли дела с отмщением? Похоже было, что возможность заключения никто не отменял, иными словами, инопланетяне признавали необходимость наказания за преступные деяния. Само собой, о смертной казни пришлось забыть. Исполнить такой приговор было невозможно, а совершать самоубийство ради общественного блага никто из приговоренных что-то не торопился. В результате множество худших представителей рода человеческого как бы застряли в чистилище, хотя само избавление от маячащего за спиной палача можно было рассматривать как своего рода спасение.