Иэн Макьюэн - Машины как я [litres]

Мой фальшивый голос сипло прозвучал у меня в ушах:

– Я не знаю, каковы твои мотивы.

Она вернулась к столу и тяжело опустилась на стул. Не догадавшись откашляться, сказала:

– Никто не знает.

И взглянула мне в глаза. В ее взгляде не было ни намека на сожаление или просьбу. Только упорное своеволие.

– Ты можешь мне рассказать, – сказал я ласково.

– Ты знаешь достаточно.

– Походы в мечеть как-то с этим связаны?

Она взглянула на меня с жалостью и вяло покачала головой.

– Адам пересказал мне заключительную речь судьи, – соврал я, вспомнив, что он назвал ее лгуньей. Злонамеренной.

Она сидела, прижав пальцы ко рту, поставив локти на стол, и смотрела в окно.

– Ты можешь доверять мне, – сморозил я.

Она наконец прочистила глотку и проговорила:

– Это все неправда.

– Я понимаю.

– О боже, – снова сказала она. – Ну почему Адам рассказал это тебе?

– Я не знаю. Но я знаю, что ты все время думаешь об этом. Я хочу тебе помочь.

Я не сомневался, что после этих слов мы возьмемся за руки, и она мне все расскажет. Но я просчитался.

– Ты что, не понимаешь? – сказала она жестко. – Он пока еще в тюрьме.

– Да.

– Еще три месяца. А потом он выйдет.

– Да.

– И как ты собираешься мне помочь?!

– Я сделаю все, что смогу.

Она вздохнула и спросила тихо:

– Знаешь что?

Я молчал.

– Я тебя ненавижу.

– Миранда. Ладно тебе.

– Я не хочу, чтобы ты или твой особый друг знали обо мне это.

Я взял ее за руку, но она вырвалась.

– Я все понимаю, – сказал я. – Но что бы я ни узнал, это не меняет моих чувств к тебе. Я на твоей стороне.

Она вскочила из-за стола.

– Это меняет мои чувства. Это отвратительно. Отвратительно, что ты знаешь это обо мне.

– Для меня не отвратительно.

– Для меня не отвратительно.

Она передразнила меня в дебильной манере, подчеркивая мое жалкое притворство. Теперь она смотрела на меня по-другому. Она собиралась сказать что-то еще. Но в этот момент Адам открыл глаза. Должно быть, она включила его незаметно от меня.

– О’кей, – сказала она, – вот тебе кое-что, о чем не знает печать. В прошлом месяце я была в Солсбери. К дому подошел какой-то жилистый тип с выбитыми зубами и передал мне послание. От Питера Горринджа. Когда он выйдет через три месяца…

– Да?

– Он обещал убить меня.

В моменты стресса или страха, в меньшей степени, у меня начинает дергаться правое веко. Я поднял ладонь к брови, как бы в жесте задумчивости, хотя знал, что тик незаметен окружающим.

– Это был его сокамерник, – сказала она. – Он сказал, что Горриндж говорил серьезно.

– Ну да.

– Что «ну да»? – рявкнула она.

– Лучше тебе отнестись к этому серьезно.

Тебе – не нам. Я заметил по ее взгляду и общему напряжению, как она восприняла эти слова. Я сказал так специально. Я несколько раз предлагал ей помощь, и она отмахивалась от меня, даже передразнивала. Теперь же я увидел, как она нуждалась в помощи, и ждал, чтобы она попросила меня. Возможно, напрасно. Я попытался представить этого Горринджа: верзила, выходящий из качалки, заматерелый в нанесении увечий подручными средствами, как то: лом, мясной крюк, гаечный ключ.

Адам пристально смотрел на меня и слушал Миранду. Она не стала просить о помощи напрямую, но, по сути, сделала это, рассказав о своем бедственном положении. Полиция была не склонна принимать меры против еще не совершенного преступления. У нее не было доказательств. Угроза Горринджа была чисто словесной, к тому же со слов другого человека. Но Миранда настаивала, и полиция согласилась допросить Горринджа. Тюрьма располагалась севернее Манчестера, и встречу согласовывали целый месяц. В итоге Питер Горриндж, само добродушие, очаровал сержанта полиции. Он сказал, что просто пошутил насчет убийства. Это была всего лишь фигура речи, как значилось в полицейском протоколе: «Я бы убил за курицу с карри». Он мог сказануть что-то подобное в присутствии сокамерника, не отличавшегося умом, а тот мог воспринять это всерьез. Когда же сокамерник вышел на свободу и оказался проездом в Солсбери, он решил сделать доброе дело. За ним давно отмечалась некоторая злопамятность. Полисмен записал все это, вынес Горринджу предупреждение, они признались друг другу в любви к футбольному клубу «Манчестер Сити», пожали руки и разошлись.

Я старался слушать как можно внимательнее. Хотя мне мешала тревожность. Адам тоже слушал, кивая с умным видом, как будто не был выключен последний час и уже понял. Миранда, чье настроение я так перенимал, говорила с легким возмущением, направленным уже не на меня, а на полицию. Не поверив ничему из того, что Горриндж сказал сержанту полиции, она подкараулила в клинике парламентария-лейбориста от Клэпема, разумеется, старого тертого калача, профсоюзного лидера, наводившего страх на банкиров. Но тот тоже направил Миранду в полицию. Предполагаемое покушение на ее убийство не представляло интереса для избирателей.

После рассказа повисла тишина. Мне хотелось задать очевидный вопрос, чего я не мог сделать, чтобы не проколоться. Что она такого натворила, чтобы заслуживать смерти?

– А Горриндж знает этот адрес? – спросил Адам.

– Он легко может его выяснить.

– Ты когда-нибудь видела или слышала, чтобы он совершал насильственные действия?

– О да.

– А он не мог просто пытаться запугать тебя?

– Это возможно.

– Он способен на убийство?

– Он очень, очень зол.

Она отвечала на его занудные вопросы так терпеливо, словно перед ней сидел частный детектив, живой человек, а не «ебаная машина ». Адам точно знал, что именно совершила Миранда, каким ужасным образом она перешла дорогу Горринджу. Хотя все это совершенно его не касалось, и я подумывал снова его отключить. Мне хотелось еще кофе, но я чувствовал такую вялость, что не мог заставить себя подняться со стула.

И тогда мы услышали шаги по узкой дорожке между домами, которая вела к общей входной двери. Для почтальона слишком поздно, для Горринджа слишком рано. Прозвучал мужской голос, как бы кого-то наставлявший. Затем раздались звонок и быстро удалявшиеся шаги. Я посмотрел на Миранду, она посмотрела на меня и пожала плечами. Звонок был моим. Миранда не собиралась подниматься.

Я повернулся к Адаму:

– Будь добр.

Он немедленно встал и пошел в маленькую прихожую, заставленную чем попало и завешанную одеждой. Мы слушали, как он поворачивает замок и открывает дверь. Через несколько секунд дверь снова закрылась.

Адам вернулся в комнату, ведя за руку мальчика, очень маленького мальчика. На нем были испачканные шорты, футболка и розовые резиновые сандалии на пару размеров больше. Руки и ноги мальчика были в грязи. В свободной руке он держал коричневый конверт. Он держал Адама за указательный палец и пристально переводил взгляд от Миранды ко мне. Мы оба непроизвольно встали. Адам взял у мальчика конверт и передал. Конверт был мягким и мятым, замусоленным и пестрел полустертыми карандашными надписями. Внутри лежала моя визитная карточка, которую я не так давно вручил отцу мальчика. На обратной стороне жирным черным маркером было написано: «Ты хотел его».