Хейли Баркер - Шоу безликих

— Они никогда не обращаются с нами достойно, — возразила я. — С какой стати начнут после смерти?

Амина пожала плечами.

— Какой смысл думать о худшем? Какая польза от этого?

В конце концов парень по имени Димитриос признался, что деньги украл он. Он не выступал на арене, а был подсобным рабочим. Кстати, еще не факт, что деньги взял именно он. Возможно, он просто не мог выносить этот ужас или же взял вину на себя, чтобы спасти остальных — кто знает? В любом случае, его убили. Я так думаю, потому что его утащили прочь и мы больше никогда его не видели.

Неужели я думаю о том, чтобы выдать Бена? Встану и скажу во всеуслышание: В здании находится постороннее лицо. Не знаю, что ему нужно, но он прячется под моей кроватью в лазарете. Мне хотелось бы сказать, что я так и поступлю, но это была бы ложь.

Я, скорее, обреку всех этих людей на голод.

Почему я считаю нужным защищать его? И что произойдет, когда его обнаружат? Он — сын Вивьен Бейнс, Сильвио придется вести себя с ним поделикатнее, но он все равно искушает судьбу. Бен уже три раза нарушил правила.

Единственная причина, почему я молчу, это любопытство. Мне интересно узнать, что он здесь делает, что ему нужно. Но если его поймают, то я ничего не узнаю. К тому же я и без того уже подписала себе приговор. Я не подняла тревогу, не закричала. Я соучастница преступления. И хотя он, как Чистый, еще может рассчитывать на снисхождение, меня без всякого сожаления застрелят прямо на месте. Несмотря ни на что, какую бы роль в шоу мне ни пришлось исполнять. Незаменимых нет — Сильвио уже высказался по этому поводу.

— Могу я напомнить вам, на тот случай, если вы забыли, что у нас будет завтра? — Сильвио выдерживает паузу, прекрасно зная, что напоминания нам не требуется. — Если случится нечто такое, что может сорвать нашу новую программу, я буду очень, очень расстроен.

Он подается вперед и разглядывает наши лица. Не иначе как пытается увидеть в них доказательства вины, после чего вкрадчиво произносит:

— Клянусь вам, таким расстроенным вы меня еще ни разу не видели.

Я вздрагиваю.

Я целую вечность лежу в пыли под грязной кроватью и отчаянно пытаюсь не раскашляться. Наконец дверь открывается, и я снова вижу ее босые ноги. Неужели у Отбросов нет обуви? В цирке все выглядит совершенно иначе — ярко, красиво. Вблизи же видно, что от постоянных тренировок на канате ее ноги все в кровавых мозолях и ссадинах. И все равно это прекрасные ноги. Но, когда я смотрю на них, мне становится грустно. Я даже готов расплакаться.

— Не шевелись, — шепчет она мне. — И молчи. Ничего не делай. Сейчас будет проверка бараков.

Я выполню все, что она скажет. Я не хочу злить ее снова. Хошико ложится на кровать, и я слышу скрип пружин. Под ее весом матрас опускается почти вплотную к моему лицу.

Внезапно дверь распахивается, и я вижу пару тяжелых ботинок.

— Ничего необычного? — спрашивает мрачный голос.

— Ничего, — отвечает она. — Все как всегда.

Дверь захлопывается. Я не знаю, что делать, но оставаться здесь больше не могу. Она всего в нескольких сантиметрах от меня.

Я вылезаю из-под кровати. Хошико сжалась в комок в углу.

— С тобой все в порядке?

Она взрывается, как фейерверк.

— Нет! Со мной не все в порядке! Ты понимаешь, какой опасности подверг меня??

— Опасности? Почему?

— Почему? Потому что ты ворвался в цирк, а я прячу тебя под кроватью! Как ты думаешь, что они сделают с нами, если найдут нас?

Я не знаю, что ответить.

— Они меня убьют, вот что! Выведут меня на улицу и расстреляют!

— Но это не твоя вина. Это я оказался в беде… разве не так? — Я понимаю, что она права. Зачем им наказывать Чистого, сына Вивьен Бейнс, когда для этого есть вполне подходящая девушка-Отброс, которую они могут обвинить вместо него?

— Прости, — говорю я. — Я не подумал. Я сейчас пойду и сам во всем признаюсь!

— Даже не думай! Слишком поздно! Они поймут, что я спрятала тебя.

— Я скажу им, что я спрятался сам, что ты ничего не знала!

— Тебе не поверят. — Она качает головой. — Им все равно, как ты этого не понимаешь?

— Но что еще я могу сделать? Мне не следовало приходить сюда!

— Верно, не следовало! Не понимаю, на что ты надеялся.

— Не знаю. Хотел увидеть тебя, только и всего.

Она в упор смотрит на меня. Ее глаза по-прежнему полны ярости и боли. Но есть в них и что-то еще. Я уже видел это раньше. Что-то похожее на искры короткого замыкания, на огонь.

Она отворачивается.

— Я даже не знаю. Если ты выдашь себя, то меня накажут. Если не выдашь сейчас, то позднее они сами узнают…

За дверью раздаются шаги. Мы оба мгновенно замираем и прислушиваемся. Они звучат все громче, но затем снова стихают. Она садится рядом со мной.

— Прости, — говорю я. — Честно слово, прости. Я не хотел подставить тебя.

Она пожимает плечами, снова смотрит на меня и виновато улыбается.

— Ничего страшного. У меня нет причин цепляться за жизнь.

Я хочу обнять ее. Хочу прижать к себе, хотя бы разок. Она так близко, что наши тела почти соприкасаются. Хошико встает и идет на другой конец комнаты, где останавливается спиной ко мне, сложив на груди руки.

— Моя мама, — говорю я. — То, что вчера она сказала Сильвио Сабатини…

— Ты имеешь в виду мой смертный приговор?

Я вздрагиваю.

— Это неважно, — говорит она через плечо. — Люди здесь умирают все время, разве ты еще не понял?

— Прости. Жаль, что я ничего не могу придумать. Скажи мне, что мне делать, и я сделаю это. Я готов на все.

Она поворачивается ко мне лицом, избегая взгляда. Ее глаза мгновенно вспыхивают, но затем она снова смотрит себе под ноги.

— Почему ты таким получился? — спрашивает она.

— Каким?

— Наполовину приличным, как будто тебе на самом деле не все равно.

— Мне действительно не все равно. Больше, чем когда-либо раньше.

Наступает долгое молчание. Мы стоим почти вплотную друг к другу, она смотрит себе под ноги, а я смотрю на нее.

— В нашем доме работала женщина Отброс, — говорю я ей. — Ее звали Прия. Я разговаривал с ней о разных вещах. Я… Я любил ее, но она ушла. Мои родители узнали, что мы общаемся. — Мой голос оборвался. — Я не знаю, где она. Думаю, она мертва.

— Значит, ты подверг ее опасности? Так же, как поступаешь сейчас со мной? Это твоя вина, если она мертва.

Ее слова режут, как нож. Она права, я знаю, что так оно и есть. Я опускаю голову.

Снова наступает молчание.

— Мне не стоило так говорить, — шепчет она спустя миг. — Это несправедливо.

— Все нормально. Это правда.

— Что еще ты должен был делать? Обращаться с нами, как и все остальные? Думаю, моя семья тоже мертва, — говорит она. — Но тоже не уверена. Это мучительно, когда не знаешь точно.