Иван Беденко - Код человеческий [litres]

Теперь Матвей не верил ни во что, кроме их с Лилей маленького мирка. Он знал, что с каждым днем положение усугубляется, что нужно собрать остатки сил, совершить Поступок и вырваться из тупика. Любой ценой отстоять свое будущее с любимой женщиной в идеальном мире и избавиться от страха. Он гнал прочь затхлые образы Защекинска, навязанные наивным подсознанием, ведь Лиле лопухи в одичавшем саду не понравятся. Она не вернется к обшарпанной библиотеке, к унизительной нищенской зарплате, это несовместимо с тем, к чему она успела привыкнуть.

Придется делать непростой выбор.

«Кого я обманываю?» – подумалось Матвею. Действительно, кого? Выбор давно сделан, иначе не разрушил бы Туров отношения с Игорем, не разругался бы накрепко с Жучком. Шаг за шагом под маской неопределенности он со всей определенностью избавлялся от неудобного прошлого. Ну и пусть проваливают, не жалко! Даже гибель Юкэ, пусть и покалывая чувствительно сердце, лишь укрепляла в принятом решении: лавочку пора сворачивать. «Пуля» спокойно перебьется за счет легальных заказов, пока не подоспеет очередной партнер. И вообще, к доставке прибавилась мотомастерская с хорошим доходом, салон подержанной мототехники, да и накопленное позволит вложиться в какую-нибудь недвижимость.

С посылками давно нужно было завязывать.

Патрули стали забираться в закоулки Защекинска в любое время суток. Местное население притихло, озадаченное напором Бюро, хваленая криминальная вольница Молчановки пасовала перед твердо насаждаемыми порядками. Разрозненные вспышки ярости алкашей и агрессивного хулиганья не в счет, люди в бронежилетах выбивали дубинами всю дурь из лихих молчановских голов, а тем, кому не доходило с первой отбитой почкой, светили длительные сроки в обезьянниках.

Сама атмосфера беспредела и наплевательства на официальные законы рассеивалась как утренний туман – в нем уже сложно прятаться.

Да, пора завязывать. До хорошего игры с Бюро не доведут. Вот скольких охотников красные отправили в пустоши? Все те наверняка погибли: кто на блокпостах Мегаполиса, а кого-то Бюро грохнуло еще в городе. Игорь тоже не мог избежать печальной участи…

Матвей почувствовал, как екнуло в груди отвратительное чувство облегчения. Настолько мерзкое, что поначалу не хотелось осознавать причин – монстр, обещая оказаться кошмарным, заставил крепко зажмуриться. Собравшись духом, Туров «приоткрыл глаза». «Монстр» оперировал убедительными доводами: «Игорь сам виноват, никто не заставлял его идти к красным, верно? Теперь нет рядом лишнего свидетеля, неуступчивого мечтателя, да еще и со способностями. Это отрадно. Объективно так сложилось! Проблемой меньше, и руки не пришлось марать. Нисколечко! Он мертв, а ты жив и, значит, прав».

Матвей успокоился: на поверку никакого монстра не было, обычная правдивая логика; затем еще раз прислушался к себе: точно, все спокойно. Можно выдохнуть.

Туров бросил взгляд на ХАЭН, чтобы узнать, который час. Неподалеку вниз по улице электрики в ярко-оранжевых спецовках устанавливали на фонарный столб очередную камеру «Арривы», по слухам фиксировавшую превышение скорости. В последнее время эти камеры с несколькими линзами в серых металлических корпусах сделались вездесущими.

В дверях магазина показалась Лиля, и Туров улыбнулся ей.

Внетребовском дворе царило умиротворение. Дед Никифор с Игорем вернулись засветло: сегодня двойной праздник – воскресенье и возвращение Петрухи с учебы. Ожидался праздничный ужин.

Игорь полулежал на кровати, в хате было тихо. Николаич поехал встречать сына в городок, тетя и Ганна покупали что-то в магазине. Кремов разглядывал картину, которая давно привлекала его внимание. На полотне размером метр на семьдесят сантиметров изображен всадник на коне. Он скачет по пустоши на фоне голубого неба. Неестественно яркие, насыщенные краски придают фантастичности изображению. Короткая трава под копытами гнется от сильного ветра. Но ни она, ни другие детали картины, включая экипировку всадника, совсем не напоминали реальность, в которой жили трапперы. А ведь эта картина, выполненная в технике «кубани», считалась традиционным народным творчеством.

Николаич путано объяснял, что «кубанью» здешние мастера «малевали картины испокон веков» и у каждой трапперской семьи есть такие. Откуда пошла традиция и почему одежда изображаемых лишь отдаленно перекликалась с реальными трапперскими костюмами, никто объяснить не мог, но тем не менее эмоционально-духовная привязанность современных охотников к необычным персонажам с «кубанских» полотен прослеживалась отчетливо.

Усатый всадник в черной меховой шапке, черном плаще-халате с капюшоном, в черных брюках с красными продольными полосками, заправленных в высокие сапоги, собирался из грубоватых, уверенно положенных мазков. Он скакал на красивом сильном животном, похожем на иллюстрации из энциклопедии, удерживая левой рукой узду, а в правой сжимая что-то вроде плети. Всадника связывала с Николаичем и его сородичами самая характерная деталь – выражение лица, решительного, гордого.

Кремов для себя отметил, что нужно обязательно покопаться в загадочной истории трапперов, если получится вернуться в Защекинск, выяснить судьбу этого прекрасного народа и ее связь с «кубанью».

Игорь все пытался добраться до дроздовских бумаг, но изматывающая работа в пустоши и полное растворение в мечеткинском быте не оставляли им шансов. Может, теперь пора?

Ребенком он сгорел бы от любопытства, но сейчас пиратский сверток серой бумаги совершенно не воодушевлял. Там были карты, описание путевых точек, дневники. Бесполезное наследие почившего психа, до Солнечного-то не добраться. Трапперам Кремов верил. Однако все равно следовало покорпеть над свертком хотя бы из уважения ко времени, потраченному на его добычу.

Дроздов не впихнул в сверток ничего случайного. Каждая бумажка служила общей цели – дать представление о безопасном посещении Солнечного. Указаний на золото, о котором говорил Матвей в «Роднике», или на что-то подобное карты не содержали, но самая подробная из них помечала продуктовый склад, оружейку и «запретные зоны с тварями». Дроздовские предостережения и указания пришлись бы кстати, свершись Большая Экспедиция.

Петруха застыл у куста шиповника. Динамика позы, с занесенной для очередного шага ногой и подвисшим в «полупозиции» арбалетом, придавала картине живописности и драматизма. В голове Игоря мелькнуло восхищение умением трапперов вот так, мгновенно, настораживаться.

«Ужин», – предположил Кремов и не ошибся. Брат, не сводя глаз с чего-то за кустами, медленно выровнялся, довел приклад до плеча, прицелился и спустил курок. Легкий щелчок, почти совпавший со свистом тетивы. А затем послышались ритмичные удары и громкий шелест треплемых листьев. Петруха довольно крякнул.