Райан Гродин - Город-крепость [litres]

– Я никогда не уверял обратного.

– Но если ты не работаешь на Братство или на другую банду… как тебе удаётся снимать комнату? Чем ты занимаешься?

Чем я занимаюсь? Хороший вопрос. Такое ощущение, будто я сдаю экзамен и держу занесённый карандаш над облачками с ответами. Пытаюсь выбрать лучший.

А) Не сплю по несколько дней к ряду в попытке сбежать от кошмаров.

Б) Сижу на краю крыш Города-крепости и мечтаю поймать достаточно сильный порыв ветра.

В) Никогда не снимаю толстовку, чтоб не видеть шрам на руке.

Г) Лгу прекрасной, доведённой до отчаяния девушке, чтобы спасти собственную шкуру.

Правдивы все варианты, но ни один не подходит для ответа. Так что я, слегка схитрив, добавляю в список свою полуправду:

– Сам знаешь. Я посыльный. Фрилансер. Нахожу разнообразную работёнку и либо сам её исполняю, либо нахожу других. Например, тебя.

Он снова оглядывает комнату по-кошачьи огромными глазами. Их взгляд проникает в каждую щёлочку, как ивовая метла моей бабушки, замечая каждую трещинку на маленьких плиточках. Странно ощущать, будто я что-то скрываю, хотя из моих вещей тут только пара футболок, джинсы и куртка, сложенные в углу. И, конечно же, так как это единственное место, где он совсем не нужен, кот Цзина размещает свою недовольную пушистую тушку прямо на куче одежды. Я теперь несколько месяцев буду радовать мир чихом и соплями.

– Конечно, – я зыркаю на кота, – чувствуй себя как дома.

Зверь зевает – белые клыки, шершавый язык – и во всю длину растягивается на моей куртке. Цзин не обращает на него внимания. Он пялится на дальнюю стену, откуда, подобно ряду гнилых зубов, нам ухмыляются угольные отметки.

– Что означают эти линии?

Смотрю в указанную им сторону и вспоминаю, что нескольких месяцев на аллергию у меня нет. Лишь несколько дней. Тринадцать. Не самое маленькое число, но кажется мне таким, сжимаясь, словно верёвка, вокруг моей шеи. Подношу руку к горлу.

– Это… своего рода календарь.

Цзин подозрительно щурит глаза. Склоняет голову на бок на пару градусов.

– Кто ты?

Снова варианты ответов. Снова ужасные, правдивые варианты.

А) Плохой человек.

Б) Эгоистичный ублюдок.

В) Убийца.

Г) Лжец.

Д) Все вышеперечисленное.

В этом вопросе нельзя подписать свой вариант.

Я снова смотрю на пацана. С тех самых пор, как палец нажал на курок, я весь на иголках, жду, когда в его чертах проступит призрак брата. Но Цзин так и остаётся Цзином. Хотя нет, лицо его стало менее свирепым. Выражение его смягчилось, напоминая скорее не тигра, готового впиться мне в глотку, а маленького нежного ши-тцу. [2] Порода собак, которые раньше были собаками китайского императорского двора. В переводе с китайского ши-тцу также означает «львёнок».

Что-то в его позе кажется странным. Но я не могу понять, что именно. Возможно, виной всему яркое кровавое пятно на его рубашке. А возможно, мне просто не хочется, чтобы Цзин задавал столько вопросов. Не хочется, чтобы он осматривал меня так же, как комнату, пытаясь разложить по кусочкам и понять. Найти грязь в трещинах.

– Сан Дэй Шин, – отвечаю я. Всё вышеперечисленное.

– Сан, – повторяет он мою фамилию. Она эхом разносится по комнате, вырывается в окно, за металлические прутья.

Я иду к куче своих вещей, словно могу сбежать от затихающих звуков. Кот не двигается, лишь громким мяуканьем выражает своё веское мнение, когда я принимаюсь копаться в вещах. Где-то тут должна быть аптечка. Красная сумочка с белым крестом, набитая вещами, которыми я никогда не пользуюсь. (Когда болит душа пинцеты и лопатки не особо помогают).

– Что это? – спрашивает пацан, хлопая глазами при виде сумочки.

– Дай взглянуть на руку.

Я киваю на его кулак. Он покоится на груди Цзина, пальцы сжимаются крепко-крепко, как нераспустившийся мак. Пацан медленно протягивает мне руку. Пальцы открываются, демонстрируя мне всё ещё кровоточащий порез, протянувшийся по линии жизни. Бабушка сказала бы, что это дурное знамение .

– С рукой всё в порядке.

В порядке. Порез настолько глубок, что я удивлён, как пацан ещё может сжимать пальцы. Ему нужно наложить швы и сделать укол от столбняка, а не просто залить перекисью и обмотать бинтами.

Но больше у меня ничего нет.

Попав на порез, перекись шипит и пенится, как бешеный волк. Должно быть, это чертовски больно, но Цзин не меняется в лице. В ярком свете я вижу остальные его шрамы, покрывающие руки подобно кружеву. Часть из них белёсая и блестящая. Другие сердитые и красные. Прямо как мой.

Но Цзин, скорее всего, их не заслужил.

Я крепко заматываю рану бинтом и завязываю лохматящиеся кончики. Пацан оглядывает повязку, потом сжимает и разжимает руку. Сжимает и разжимает.

– Старайся ей не шевелить, – советую я ему.

– Да всё нормально.

Он снова сжимает руку в кулак. Крепкий орешек. Жаль, меня нельзя так легко вылечить.

– Хорошо. Что ж, уже поздно. Стоит поспать. Ложись, где понравится. Если удастся сдвинуть царя зверей с его лежбища, можешь подложить куртку под голову вместо подушки.

Я щёлкаю выключателем. Комната погружается в кромешную темноту. Больше я не вижу шрамы Цзина. И линии на стене.

– Дэй? – Шёпот пацана такой тонкий и высокий. Будто и не его вовсе.

– Что?

Он молчит, пока я пробираюсь по темноте в центр комнаты.

– Спасибо.

Рад помочь. Ответ встаёт в горле, как щупальце осьминога. Я не могу заставить себя произнести это. Потому что знаю истинную причину своей щедрости.

Этой ночью я даже не расстёгиваю толстовку, чтобы использовать её как подушку. Я просто лежу, подтянув колени к груди. Мысленно я прикидываю, где находится стена с угольными линиями. И поворачиваюсь к ней спиной.

Рука перестала болеть. Я держу её у груди, касаясь пальцами повязки – такой чистой у меня никогда ещё не было.

Сон приходит быстро, когда над головой есть крыша. Четыре стены. Я устраиваюсь в дальнем углу комнаты, повернувшись спиной к стене. Чма променял кучу одежды Дэя на моё тепло. Он лежит, свернувшись калачиком у моего сытого живота, и усыпляет мурчащей колыбельной.

Ни ножей. Ни крыс. Ни голода. Лишь покой.

И Дэй.

Парень лежит в центре комнаты. Свернулся, как змея. Спрятался в свою раковину. Его дыхание эхом отражается от стен. Напоминает – даже когда сон начинает вступать в свои права, – что я не одна.

К этому можно и привыкнуть.

Рисовая булочка такая сладкая. Мёд стекает с её краёв, его так много, что зубам становится больно, когда они впиваются в тесто. За спиной у меня сидит Мэй Йи. Пальцы её расчёсывают мои густые спутанные волосы. Мягко, нежно, никогда не принося боли. Она разделяет волосы на три части, начинает сплетать их в одну.