Райан Гродин - Город-крепость [litres]

Горничная ставит поднос на стол и протягивает мне одежду. Взгляд её мечется в сторону. Проследив за ним, я понимаю, что со своим нервным хождением вновь замарал пол.

– Спасибо, Эмио.

– Приятно снова видеть вас дома, господин. – Она кланяется. – Мы скучали по вам.

Она так добра ко мне. Все они. Со своими объятиями, улыбками и свежей одеждой. Ведут себя так, словно ничего не случилось. Всё забыто и прощено. Жаль, сам я не могу посмотреть на себя сквозь эти розовые очки.

Эмио выскакивает из комнаты, не дожидаясь ответа. А я, наконец, позволяю себе немного успокоиться, сжимая в руках дорогую рубаху. Я как раз собираюсь её надеть, когда дверь гостевой комнаты распахивается. Мужчина, выходящий из неё, мне знаком: доктор Кван, наш семейный врач. Рукава его завёрнуты по локоть, а рубаха в таких же пятнах, как моя майка.

Доктор Кван останавливается передо мной и внимательно изучает, прежде чем спросить:

– Где твой отец?

– Понятия не имею. – Я не видел его с тех пор, как отец бросился звонить доктору Квану. Но сейчас это мало меня волнует. – Как Цзин?

Врач вздыхает, словно вопрос его смутил.

– Ей уже лучше. Потеряла много крови, но рану я зашил. Нож не задел ни один из жизненно важных органов, порез чистый. Я уже позвонил в больницу, запросил несколько пакетов крови. Ей необходимо переливание.

– Ох, хорошо. Я… – До меня только сейчас доходит, какое местоимение использовал врач. Оно оглушает, врезается в мой толстый череп. – Она?

Понимаю, что у меня отвисла челюсть, но сейчас это неважно.

Она. Ей… Ещё минута уходит на то, чтобы это осознать.

Быть не может…

Возможно, я говорю это вслух. А возможно, доктор видит всё у меня на лице.

– Ты не знал? Она делала всё возможное, чтобы скрывать это. Но да, это определённо девочка.

Цзин девочка.

А я-то думал, что единственный, у кого есть секреты.

Мне не спится. Каждая клеточка, каждая мышца моего тела полны энергии, парят в мыслях о встрече у окна. Когда парень ушёл, мой разум последовал за ним, проносясь по воображаемым улицам, устремляясь домой.

Я бегу по пыльной дороге, вдоль огромных полей, ярких и зелёных, точно бутылка из-под рисовой водки. Мимо бродячих собак, выпрашивающих на крылечках ферм кусочки засохшего риса. Мимо далёких тёмных горных пик. Миную отца, который стоит по колено в мутной воде рисовых полей, сгорбившись и обливаясь потом. Мать, развешивающую бельё на верёвке под деревом гинкго, – руки её темнеют от синяков цвета грозовых туч. Я бегу, пока не оказываюсь рядом с сестрой, чтобы впредь мы были вместе. Как она и желала.

Отправлюсь ли я домой, если смогу преодолеть эту решётку на окне? Или поеду к морю? Возможности мои пугающе бесконечны, как и его воды. От одной мысли о том, что окажусь во внешнем мире – одна, – я забываю, как дышать.

Но буду ли я одна? Ведь есть парень и его слова: Я тоже хочу, чтобы ты его увидела. Что-то в его голосе, в его взгляде, заставляет думать, что не у одной меня внутренности горят огнём.

Но я не знаю. Я не уверена. И чем дольше его нет, тем сильнее ускользает эта уверенность, тает, как сон поутру.

Моё измученное тело ещё извивается, вертится, перебирая в голове мысли, когда раздаётся гул. Такой звук может издавать дух – мягкий, плачущий. Он проникает под дверь, зовёт меня к себе.

Коридор окутывает тьма, все фонари погашены. Звук – тонкий, похожий на животный вой – выскальзывает из-за двери Синь, запертый Мамой-сан замок ему не преграда. От него у меня всё тело покрывается мурашками.

Когда я подхожу ближе, плач прекращается. Раздаётся шорох, звук шаркающих по половицам тапочек, и дверь сотрясает тяжёлый удар ладоней по дереву.

– Прошу! Прошу, дайте ещё, – громко кричит Синь. Слишком громко. – Я буду хорошо себя вести! Обещаю!

Замирая посреди коридора, глядя на мёртвые фонари. Они висят рядами, неподвижные и круглые. Урожай багровых лун, собранный и повешенный на просушку.

– Всего один раз! Умоляю! – кричит Синь. – Я сделаю всё, что угодно! Всё, что пожелаете!

Дверь вновь содрогается. Ярость позади неё нарастает, словно там находится не девушка, а дикая кошка, которая шипит, рычит и царапается, стремясь добраться до своих детёнышей. Но котят здесь нет. Есть только я, и где-то там, в лабиринте фонарей и темноты, ждёт игла, которая вопьётся в вены Синь, даруя ещё несколько часов покоя.

– Мне это нужно! – Рычание сменяется всхлипами. – Умоляю!

И в словах этих мне слышится всё, что потеряла Синь. Независимо от того, как часто на спину девушки опускался ремень Мамы-сан и сколько мужчин побывало в её кровати, Синь всегда оставалась сильной. Продолжала мечтать.

Мне это нужно.

Мне.

Это.

Нужно.

Слова отдаются эхом, вздымаются, наводняют всё вокруг, становятся плотью и кровью этого тёмного коридора. Такие громкие, что заглушают шаги Фанга. Он подходит к двери, нависает надо мной, словно ночной кошмар – тень, длинная и мрачная. В руке его шприц, а на губах – усмешка. Глаза тёмные-тёмные, точно прогоревшие угольки, которые мама обычно выкидывала в кучу за нашей хижиной.

Я вся дрожу в ожидании крика или пощёчины, но Фанг ничего не делает. Он просто смотрит на меня ещё одно долгое мгновение. Тёмные-тёмные глаза и дракон на щеке.

– Возвращайся в комнату, – рычит он.

И я подчиняюсь. Иду обратно в комнату к зарешёченному окну.

Здесь нет места мечтам. Нет места риску.

А там, снаружи, нет места мне. Совсем. Как я сказала парню: домой я отправиться не могу, даже ради того, чтобы увидеть сестру. Там ждёт отец с вечной жаждой, зудящими кулаками и пустым кошельком. Он опять продаст меня, а мама опять будет стоят и смотреть на это глазами полными слёз.

И я даже не представляю, где находится море. Или что буду делать, когда, наконец, доберусь до него.

Да, при виде посла сердце не поёт, зато мне знакома каждая веснушка на его теле. Я знаю, что его любимое блюдо – соте из угря с грибами и побегами бамбука. Знаю, что он всегда икает ровно по три раза. Что он младший сын в семье фабричных рабочих. И что его предложение ещё в силе.

А парень даже не назвал своего имени.

Я зарываюсь головой в подушку, но продолжаю слышать крики Синь. Они прорываются сквозь дверь, металлом бьются в барабанные перепонки. Преследуют меня иглами, последствиями неудачных грёз. Тем, чего действительно может стоит неизведанное.

Возможно, я действительно истинная дочь своей матери.

Сперва кажется, что я умерла. Открываю глаза. Тело моё обнимает белая ткань. Чистая и хрустящая, как погребальный саван.

Такой красивой комнаты я никогда ещё не видела. Пол и потолок обиты блестящим тёмным деревом. Электрические фонарики из рисовой бумаги отбрасывают ореолы мягкого света на изящную мебель. Здесь даже стены – настоящее произведение искусства, расписаны журавлями и низкорослыми елями.