Ребека Уна - Отключай [litres]

Как Дана. Но она старая, ей простительно, а ему – нет: мы к себе не прикасаемся. Этот жест – пережиток прошлого.

И он молчит, и я не знаю, о чем говорить. Может, спросить, с чего ему вздумалось отключиться, а главное – как ему позволили, что говорят родители и учителя.

– Какое ощущение, когда отключаешься?

Вот и спросила.

Он смотрит на меня:

– Не с чем сравнить.

Поддразнивает, хотя с первого взгляда не скажешь. Я-то уже успела несколько раз на него взглянуть: глаза как у тысяч других, лицо как у тысяч других, но нога! У него из голени кровь течет.

– У тебя кровь, – говорю ему и искоса поглядываю на санитара, но тот уже поворачивает в другую сторону.

– Знаю.

Он чем-то доволен.

– Ты… – Я чуть не сказала, что он бегает голый. – Ты бегаешь без оболочки?

– Вторую неделю.

– Почему?

– Она мне стала мешать, – помолчав, говорит он.

Надо же. Мне такое и в голову бы не пришло.

Мы снова умолкаем, потом он произносит:

– Ты не убежала, когда я упал.

– Нет. – Хотела сказать нейтральным тоном, а вместо этого чуть не выкрикнула. Может, я еще больше себя выдала? Топчемся на месте.

– Я пойду уже, – говорю я.

Он такой храбрый, у него из голени кровь течет. Наверное, погонится за мной, как Итра. Но он не гонится. Даже не спрашивает, как встретимся, когда встретимся – ведь система его не находит. Отворачиваюсь. По его лицу не поймешь, жалеет ли он, что я ухожу.

К нам обратились с просьбой как можно скорее прочитать или прослушать новость. Для улучшения жизни и на благо нового этапа цивилизации всем будут вшиты микросхемы. Они изменят многие функции блокнота. Родители всегда будут знать, где дети; датчики покажут все передвижения включенных в систему людей. Никакой неизвестности, неясности, никаких незаконных действий, стопроцентное знание. Мы гордимся микросхемой из силиконового эластомера, которая будет вшита прямо под кожу, в клетчатку, совершенно безвредная, созданная в соответствии с уникальным для каждого человека кодом ДНК. Мы будем подключены нон-стоп , непрерывно, стукнуло мне в голову. Двадцать пять часов из двадцати четырех. Я подумала про Дану. Кончено.

Покончено с нашими разговорами.

А Мантас тоже это слышал? Как будет с ним? Сейчас узнаю. Мы тогда же, на стадионе, обменялись телефонными номерами для связи: он все-таки догнал меня, размахивая клочком бумаги. Про его почерк и говорить нечего, предки лучше писали. А всё блокноты и макбуки – я тоже почти не умею писать от руки.

Читаю дальше. В первую очередь микросхемы рекомендуются тем, кто много двигается. Значит, ученикам младших классов. Потом – людям с необычными наклонностями, таким как бегуны или читатели старья. Еще тем, кто постарше. Как Дана. И наконец, их будут вшивать взрослым, начиная с тех, кто в прошлом совершал проступки. Все равно какие – что-то, не соответствующее рекомендациям. Улыбаюсь – вспоминаю, как папиного коллегу не повысили по службе, потому что у него не было в системе ни одного изображения, совсем отстал от жизни.

– Читала новость? – врывается Ала. – Су-у-упер!

Странно, но я по ней соскучилась. Хотя она другая, совсем не такая, как я.

Ала слушает новости и одновременно живет еще семью жизнями: путешествует по Азии, играет в баскетбол с Рокасом и даже создает свой новый образ.

– Как ты думаешь, какой цвет глаз мне бы пошел? Я думаю, розовый, меняющийся на голубой или белый. А потом я планирую…

– Как тебе эти микросхемы? – Меня интересует мнение Алы.

– В каком смысле?

Ее эта информация, наверное, никак не задевает. Прочитала сообщение как обычное, хотя оно было другое, такие называются «экстра». Нас редко просят прочитать немедленно, в течение часа или получаса.

– Все эти утверждения насчет того, что цивилизация поднимается еще на одну ступеньку наверх…

– Хочешь знать мое мнение? – Ала показывает розовый язычок, обтянутый мятной резинкой, и снова ею щелкает. – Грита, мы ведь уже говорили. Что толку от этого мнения, если все равно произойдет то, что должно произойти. Пока мы разговариваем, уже имплантируют первые микросхемы. Когда-нибудь и они станут устаревшими.

Мне нечего ответить. Никогда я не смогу мыслить так быстро и ясно, как Ала.

– Что ты еще планируешь поменять? – Я оглядываю Алино изображение со всеми частями тела и почти тысячей внутренних органов.

Все, разумеется, долговечные, и мозги работают еще быстрее. У этого образа она уберет два нижних ребра, поменяет цвет и форму глаз, может, даже кожу. И может, даже несколько раз.

– Всегда хотела бархатную кожу. Раньше были солярии, а теперь приняла дозу меланоцитов – и ты уже мулатка. А если надоест, берешь формулу, подавляющую пигмент, и ты белолицая, как японка.

Але это пойдет.

Но раз уж зашла речь о микросхемах – неужели Але никогда не хочется уединиться?

– Тебе что, нравится, чтобы за тобой и Рокасом все везде следили?

– А что такого? – Ала, наверное, не понимает моего вопроса. – Никто ни за кем не следит, Грита. Все и так всем известно. Ведь мы постоянно разговариваем друг с другом и друг другу показываемся. Кроме тебя. Ты такая тихоня. Тебе помогает терапия?

– Ага.

Может, от странных наклонностей и помогает, но не помогает развивать здоровые: я не размещаю столько постов и не разговариваю столько, сколько полагается, я не живу в транслайфе, и клонов у меня нет. Плохо, плохо. Пока что я только замечания получаю, а когда-нибудь такая небрежность станет серьезным нарушением.

Потягиваюсь.

Пытаюсь представить себе, как звучало бы такое обвинение: Грита обвиняется в творческой небрежности. Она ничего не делала. Не создавала других жизней, не генерировала новостей, не присоединилась к созданию программ и символов, не заботилась о восстановлении здоровья, не заменяла главные органы, не переливала себе кровь, гонялась за неподобающими ощущениями.

– Правда? – Ала сомневается. – Что вы там делаете?

– Сама знаешь.

Теперь все всё знают. Если только хотят.

– Да-да. Но и ты могла бы рассказать.

Я вижусь с терапевтом каждые несколько часов. Она спрашивает, как я. Отвечаю – хорошо. И правда, чаще всего хорошо и бывает. Температура стабилизировалась. Может, на меня подействовал страх перед операцией? Да, страх, потому что мне совсем не хотелось бы оперироваться.

– А как было в первый раз?

– Ничего интересного, – говорю я. – Одного человека увезли.

– Как это – увезли?

– Он отказался от терапии. И с ним что-то случилось.

Ала долго не отвечает. Видно, мысли ее уже где-то в другом месте.

– Наверное, мы с Рокасом обзаведемся потомством, – через некоторое время слышу я.

– Так вы договорились? – спрашиваю.

А мне-то с кем обзаводиться потомством?