Егор Радов - Змеесос [litres]

– Что? – спросил Миша.

– Что слышал, ублюдок! Вон отсюда, а не то я сниму с тебя кожу!

И Сергей вынул какой-то заточенный скребок.

– Нет, сегодня мне нельзя, – рассудительно промолвил Миша и немедленно выбежал из этого помещения. Сергей заснул.

«Что значит все это, этот бред, эти попытки существовать и бороться непонятно за что, непонятно как, непонятно для кого? Воспоминание о настоящем, выведение законов, придумыванье тайн, поиск путей – не быть, или быть, или не быть? Все опутало пустоту; пустота – формула всего; пустота имеет качества и цвет: это цель небес. Смерть не дает абсолютного знания, она движет остальным. И мир существует любой на выбор, и только секундное погружение в него может создать его в целостном виде; как творение, как смысл, как прочие вещи. Мандустра всегда со мной, всегда во мне, всегда здесь. Кто способен сказать другие слова, когда это одно и то же? Кто скажет о смысле, когда скучно? Вот очарование всего, близость звезд, алость меня и тебя, законченность и блуд, и цель, и любовь к чему-то еще, и сияние невероятных друзей. Вперед, дальше, пусть утро начнет день и закончит ночь, и пусть смерть станет истинным событием; и Антонина существует».

Так думал Миша Оно в то время, как он шел по светлому тротуару среди стеклянных зданий и веселых людей и хотел завтракать и жить дальше.

– Итак, это означает именно то, что нужно для прошлого и настоящего, чтобы вернуться, чтобы потерять высший путь – так надо, так есть, и так будет! Ничего нет в общей наполненности; бездна и мировое дно светят повсюду, как призрачные личные задачи и предназначения, и есть только что-то одно; и только вечность может сокрушить бессмыслицу, и мандустра – во всем. Я не способен говорить об этом, поскольку все равно; я не буду говорить о том, потому что имею другую цель. И вот эти друзья, и любовь, и что-то еще; и день, и утро, и смерть, и ночь передо мной впереди. И где это существо? – сказал Миша Оно, подходя к сияющему дому, внутри которого был ресторан.

– Чудненько! – сказал красивый гордый человек, услышавший все это. – Я совершенно согласен с вашими гениальными утренними суждениями! Не хотите ли отзавтракать?

Миша довольно поклонился и решительно вошел в ресторан. Человек последовал за ним, на ходу заметив, что его зовут Артем Белый. Миша Оно тоже сказал вслух свое имя и фамилию, и они тут же сели за замечательный столик на двоих около окна, через которое можно было увидеть белые прекрасные горы и высокие сияющие здания вместе с синим небом. Официант, одетый пестро, тут же подал два меню, засмеялся от счастья, словно провел всю свою жизнь в ожидании Оно и Вельша, а потом медленно удалился, как будто не найдя повода к тому, чтобы его позвали.

– Я хочу съесть «бифштекс-аркебузу», – сказал Белый, благоухающий приятным ароматом.

– Я съем «змею под шубой», – твердо заявил Миша, для большей ясности слегка стукнув указательным пальцем по столу.

– Вкусно! – воскликнул Артем.

– Официант, – крикнул Миша.

Они сделали заказы и попросили вина, которое было немедленно принесено со льдом и фруктами. Артем Белый взял кусочек ананаса, откинулся назад в своем мягком, почти кресельном, стуле и сказал, отхлебывая крошечный объем вина:

– Ваши сентенции, дружок, отличаются от творений великой Антонины Коваленко, но у нас ведь свободная зона!..

– Знаю, – ответил Миша. – Пока что здесь приятно. Я не читал Коваленко, но, кажется, ее практическая деятельность была более успешной.

– Еще бы!.. – усмехнулся Артем, кладя в свой бокал кусочек льда.

– Но мне кажется, до-коваленковская эра была более любопытна. По крайней мере, существовали настоящие тайны, и не нужно было изощряться, как сейчас…

– Да что вы! – перебил Мишу Артем. – Впрочем… Жить с мыслью о подлинной смерти… Вы меня извините, но это прямо какой-то муддизм. Хотя наверняка и в этом есть своя правда…

– А вы точно знаете, что смерть – подлинная?

– Я верю в это, – улыбнулся Белый. – Впрочем, оставим эту беседу. Расскажите лучше о себе. Ведь вы молодой человек! Вы уже определились?

– Я не помню, – сказал Миша. – Я еще не нашел себя.

– Займитесь высшей деятельностью! Это лучше всего.

– Что это?

– Искусство! – воскликнул Вельш, и тут же официант принес красивые блюда, от которых шел чудесный аппетитный запах. Артем почесал свою красную звездочку на левом виске, взял нож и вилку и немедленно приступил к поеданию своего блюда. Миша тоже отрезал кусочек и съел его.

– Каким искусством вы занимаетесь? – спросил он.

– Я – писатель, – ответил Артем. – Я – писатель-акциденциалист. А мои друзья делают абсолютно любое искусство из чего угодно. В этом и есть подлинная прелесть: в свободе! Впрочем, дайте мне поесть.

И Миша Оно, с истинным наслаждением поглощающий свою трапезу, наблюдал за серьезно жующим Артемом Велынем с чувством приятного любопытного восторга, который настигает радостное существо перед наступлением чего-то нового и интересного, будь то начало другой жизни, или обретение тайны, или открытие какой-нибудь игры; и Артем вежливо улыбался, словно желая продемонстрировать свою наполненность каким-то настоящим занятием, доставляющим ему высшую степень смысла, удовольствия и прелести, и как будто был вполне готов к рассказу и агитации за свою деятельность, которая наверняка могла увлечь Мишу и прибавить ему счастья в следующих мгновениях. Доедая бифштекс-аркебузу, Артем хитро улыбался, поглядывая на Оно, который совершенно серьезно смаковал каждую частичку своего блюда. В конце концов Артем закончил есть, бесшумно выпил немного вина и спросил:

– Вы желаете что-нибудь узнать?

– Что такое акциденциализм? – сказал Миша, тоже отставляя от себя пустую тарелку и быстро выпивая вино.

– Это направление в искусстве, – уверенным тоном проговорил Белый. – Вы хотите, наверное, знать, в чем его отличие от других течений?

– Может быть, – сказал Миша.

– Все очень просто, дружок. Все ваши течения описывали и изображали очень важные вещи. Самые главные тайны и занятия были придуманы и воспеты искусством; любые миры и ситуации, в которых можно жить и путешествовать; любовь и все высшее, и прекрасные ужасы разных смертей и убийств…

– Я знаю этот мир, – сказал Миша.

– Чудненько! Но акциденциалистов все это не интересует. Акциденциализм описывает как раз совершенно неглавное и ненужное; то, что вообще можно не замечать и проходить мимо; все несущественное и неважное, короче, всякий там маразм.

– Это может быть искусством, – сказал Миша.

– Конечно! Это должно стать самым лучшим искусством! Это есть новое слово! Штучки, дрючки, разве это не замечательно?

– Я не знаю, – сказал Миша. – Прочитайте мне какое-нибудь акциденциалистское произведение.