Егор Радов - Змеесос [litres]

– Пожалуйста, – ответил Белый, выпив вина. – Вот вам мое стихотворение «На смерть А. К.»:

– Вы не талантливы, – сказал Миша Оно. – Мне это не очень нравится.

– Вы ничего не понимаете в искусстве! – возмутился Артем и сокрушенно выпил залпом все свое вино, тут же налив себе снова. – Почитали бы вы мой роман «Описание всех неровностей, вмятин, царапин и природных древесных линий моего письменного стола»! Это – признанный шедевр!

– Он напечатан?

– Нет, что вы, акциденциализм – подпольное искусство, которое не понятно почти никому. Хотя сейчас есть надежда…

– Я прочитаю, – сказал Миша. – Это большой роман?

– Двести шестьдесят пять страниц! – гордо ответил Белый, снова выпивая полный бокал. – Я же вообще прозаик, стихи у меня плохо получаются. Самый лучший сейчас поэт – Антон Дзерия. У него есть классическое произведение «Ода на поворот туловища налево с одновременным наклоном головы вниз»… Там, как же…

Дальше я не помню…

– Это ничего, – сказал Миша.

– Вам нравится?

– Так, – сказал Миша. – Нужно почитать глазами. – Тогда пойдемте в гости! – обрадованно заявил Белый. – Еще вон ту девушку возьмем!

Миша Оно обернулся и увидел девушку с самым лучшим для себя лицом. Она сидела и смотрела на них.

– Вы пойдете в наши прелестные гости? – восторженно крикнул ей Белый.

– Да, – ответила она. – Меня зовут Антонина. И так все происходило.

Наверное, кто-то не умер. Опять были гости, и этот вечный мятежный мир, имевший различные цели и причины, обернулся разбросанной по углам и стенам полушумной самодостаточной вечеринкой с художниками и женщинами, пьющими алкогольные напитки; задумывающимися о сути того, что вокруг, и беседующими между собой об упоении этим временем, которое произошло здесь, сейчас и предоставило им все, что они готовы взять и использовать. И какой-то мальчик вешался в другой комнате из-за несчастной любви, срываясь прямо с губительной веревки, и его откачивали ромом и успокаивали историями о глобальности бытия; а косвенно виновная дама удивленно смотрела себе между ног, пытаясь прочертить нужную и жгучую связь между явленным воплощением своей любви, готовым к приключениям и самоотдаче, и тяжелым некрасивым уходом в таинственные глубины личных возможностей этого несимпатичного ей мужского существа. И мальчик лежал на подушке, никнул, испытывая кайфовый катарсис, и блаженствовал, осознавая свой новый статус. Его однополосая бычья шея живописно вздрагивала, когда он глотал какую-нибудь жидкость или кусок вкусной пищи. Прекрасная музыка была еле слышна повсюду, и кто-то танцевал посреди всего остального, обнимаясь и говоря умные слова. Миша Оно, выпив некий напиток, сказал:

– Мне нравится чувство наплевательского единства, восторженных бдений, завистливой активности, которое так присуще всему вашему великолепному сборищу. Ура!

– Выпьем! – говорил представленный Оно Дзерия. Они чокались, потом брались за руки и начинали прыгать по комнате, крича при этом глупости.

– Миша, – говорил Антон. – Напишите шесть книг! Будьте с нами!

– Я не нашел еще себя, – серьезно отвечал Миша Оно, делая жуткую рожу для какой-нибудь дамы в очках. – Все это серьезно, как и прочие вещи. Я рад написать нечто, но я не умею. Возможно, и стану художником без слова.

– Прелестно! – кричал Петр Эльясович Нечипайло. – Это – эссенциальный акциденциализм!

– Не эссенциальный, а субстанциональный, – тихо поправила его Ксения Шульман.

– Я знаю, но это некрасиво.

За столом были салаты и бифштексы, и хлеб, словно источник вдохновения, тоже лежал здесь. Кто-то приходил, чтобы съесть наиболее красивую часть еды, и снова уходил вглубь гостей, растворяясь в привычных занятиях и разговорах. «Это опять гости, это главное занятие, – подумал Миша Оно, наблюдая за перемещением разнообразно одетых тел. – Гости охватывают меня раненой прелестью пойманного дикобраза, свирепостью морских костров и кресельностью личного бессмертия с чашечкой кофе в руке». Он стоял сейчас, прислонившись к красивой стене, на которой был нарисован некий непонятный знак.

– Акциденциализм – это не то, что ты думаешь, – говорил в это время Дзерия, склонясь над лежащим на диване Велыием. – Все твои реалии ограничиваются анально-половой зоной, и это, конечно, клево, но лично мне ближе акциденциальная трансформация культуры, а культура, как ты знаешь, асексуальна и совсем не знает подлинности умирания, совсем как наша действительность.

– В таком случае предметом культуры может стать все что угодно, и именно культура является в данном случае «фекализатором» экзистенциальных достижений, отвечал Велын, поедая бутерброд.

– О каких достижениях можно говорить в условиях свершившейся победы над таинственностью сущего? Я знаю, что ты можешь обвинить меня в верноподданничестве, но что конкретного ты можешь возразить?

– А если это не так?! – улыбаясь, воскликнул Белый, доев последний кусочек бутерброда.

– А здесь – у тебя и у меня – что?!! – крикнул Дзерия, коснувшись красной звездочки на своем левом виске. – Что это? Короче, я уверен, что сейчас главная задача состоит в создании, сотворении ничтожного микромира, поскольку все великое уже сделано, и не нами. Это и есть цель акциденциализма. Создание искусства – понимаешь ты это? А искусство есть прекрасное…

– Я знаю, – сказал Вельш. – Прекрасное пустое.

– Нет, друг мой, – улыбаясь, проговорил Антон Дзерия. – Оно есть все, оно есть реальность, ты сам знаешь это! Даже твой друг готов заняться им!

– Нет, я не буду, – вдруг сказал услышавший всю эту беседу Миша Оно. – Я не нашел себя, не помню и не знаю.

– Но что есть лучше? – спросил Антон.

– Ничего.

Миша вдруг подпрыгнул и стал танцевать со страшной силой, словно пытаясь сломать какой-нибудь предмет рядом с собой. Гости с истинным удовольствием смотрели на его гневные исступленные ужимки и прочие па, которые напоминали битвы с невидимым злым существом. Вдруг раздался хлопок в ладоши и неожиданно смолкла музыка. Миша Оно затравленно стоял посреди наблюдающих его людей, вышла хозяйка всего помещения и весело произнесла:

– Я прошу вас прослушать произведение одного нашего нового человека, который, по-моему, очень талантлив. Его зовут…