Александр Смирнов - Бездна и Ланселот

Однако главное аутодафе, похоже, еще только начиналось… Внезапно небо с проплывающим по нему кораблем свернулось, как свиток, горы и море растаяли в воздухе, будто их никогда и не существовало, а все вокруг заполнил какой-то странный густой туман, белый, как молоко, но наполненный волшебным внутренним свечением. Он все нарастал и уплотнялся, в нем возникали какие-то неясные движущиеся тени, контуры которых быстро становились все более четкими, обретая форму, цвет и плоть, пока не сделались яркими картинами, которые напоминали бы кадры кинохроники, не будь они настолько реалистичны, что все ощущали себя непосредственными участниками того, что возникало прямо на их глазах.

Сначала все увидели полуразрушенный мост через реку в городке, похожем на немецкий, а на нем пришедшие с двух разных сторон солдаты в американской и советской форме, пожимающие друг другу руки. Затем картинка потухла, а на ее месте возник огромный, лежащий в руинах город, остов большого здания с высоким сгоревшим куполом, над которым солдат устанавливал красное знамя, а по улицам двигались бесчисленные колонны людей в серой немецкой военной форме, без оружия и с поднятыми руками. Потом возник зал суда, где на скамье подсудимых под конвоем солдат в белых касках сидели немецкие политики и генералы, среди которых можно было узнать рейхсмаршала Геринга и фельдмаршала Кейтеля.

Это, без сомнения, были картины грядущей великой победы и великого поражения.

Но вот все опять изменилось, туман рассеялся, и перед изумленными взорами зрителей выросли города будущего с невиданными стеклянными небоскребами, потоки удивительных сияющих автомобилей, толпы спокойных и сытых людей, спешащих куда-то по своим делам, стартующие в облаках огня гигантские ракеты и, наконец, люди в белых массивных скафандрах, ставящие американский флаг на безжизненной поверхности чужой планеты, над горизонтом которой встает голубой диск Земли.

И вдруг все исчезло, как сон. Снова вокруг были скалистые крымские горы, над потемневшим морем клонился к закату красный лик солнца, а на дороге среди беспорядочно брошенных машин молча стояли растерянные взрослые люди, чувствующие себя детьми, которым не дали дослушать перед сном чудесную сказку. Тишину нарушил лишь шорох камней, осыпающихся под сапогами, – это с горы спускались немецкие солдаты, держа руки вверх и складывая на шоссе свое оружие… Больше не было ни удивленных возгласов, ни долгих разговоров. Пряча друг от друга глаза, как будто им было за что-то друг перед другом неловко, люди торопливо разместились по машинам, разъехались и разошлись в разные стороны. Лишь английский премьер-министр ненадолго задержался. Он раскурил свою очередную сигару и некоторое время задумчиво смотрел в небо, как бы ожидая чего-то или кого-то, но потом уехал и он. А над тем местом, где только что могла открыться новая преисподняя, кружили лишь ночные птицы да посвистывал зимний крымский ветер.

На следующем, последнем заседании конференции стороны сразу обо всем договорились. Черчилль снял все свои возражения, а Сталин согласился разделить Германию на несколько оккупационных зон, отдав все их, кроме советской, союзникам. Было принято также решение о создании для поддержания всеобщего мира новой универсальной международной организации, объединяющей все нации Земли, которая станет принимать обязательные для всех решения и где все основные вопросы безопасности будут решаться только на основе единогласия всех великих держав.

На последнем банкете в честь завершения конференции Сталин подарил всем участникам русские сувениры, а Черчиллю – целую бочку полюбившегося ему выдержанного армянского коньяка «Двин», сопроводив это словами:

– Предлагаю тост за премьера Черчилля! Вот нас называют «святой троицей» – Сталин, Рузвельт, Черчилль. А мы никакая не «троица», потому что господин Черчилль все время летает на самолете, долго парит в воздухе, с кем-то там общается. Значит, господин Черчилль – это «святой дух», такой же, как тот, что сидит в этой бочке. Вот за него я и предлагаю выпить…

Был ли этот двусмысленный тост случайной шуткой, или Сталин знал намного больше о том, какими делами занимался Черчилль, останавливаясь в доме со львом в Симферополе, так и осталось неизвестным.

Рузвельт со всей своей командой провел последнюю ночь в Крыму в Севастополе на борту «Катоктина». Вечером он пригласил Ланселота к себе в каюту и, глядя ему прямо в глаза, проникновенно произнес:

– Ланселот, извините, что я не имел возможности сказать это вам раньше, но говорю сейчас: вы спасли жизнь президента Соединенных Штатов, за что я и американский народ будут вам вечно обязаны и благодарны! Но не следует думать, что все будут этим обстоятельством очень довольны. Кое-кто сделает все, чтобы расстроить наши планы и снова рассорить с русскими. Не думайте, что союз моих и ваших недругов с дьявольскими силами сам по себе исчезнет от того, о чем мы только что договорились в Ялте. Знайте, что именно теперь нам, как никогда, угрожает смертельная опасность!

Утром вся американская делегация вылетела в Египет, где их ждал крейсер «Куинси». По Суэцкому каналу они вышли в Средиземное море, чтобы направиться обратно, в Ньюпорт-Ньюс. Несчастья начали случаться сразу в пути. Когда «Куинси» прошел Александрию, внезапно от кровоизлияния в мозг умер «Па» Уотсон, который до того ни разу не жаловался на свое здоровье. Расследование, проведенное прямо на борту судна, ничего не дало. Эта смерть буквально подкосила президента – не только потому, что он лишился одного из своих ближайших помощников, но и верного друга. В тот день он сказал Ланселоту:

– Ну вот, как я и говорил, месть началась. Только я не думал, что это случится так быстро. Чья очередь следующая?

В Алжире Рузвельт сделал короткую остановку, потому что ждал появления там по его приглашению премьера временного французского правительства де Голля, однако тот прислал крайне дерзкую отписку: «Алжир находится слишком далеко, а я слишком занят в Париже», и это несмотря на то, что это именно по настоянию Рузвельта на конференции было решено допустить Францию в клуб стран-победительниц.

Но главная беда ждала впереди, уже после их возвращения в Вашингтон. В середине марта Рузвельту стало известно, что Управление стратегической службы США в лице главы разведывательного центра в Берне Аллена Даллеса с участием англичан начиная уже с февраля, в глубокой тайне ведет в Швейцарии сепаратные переговоры с эмиссаром Гиммлера – генералом СС Карлом Вольфом по поводу условий прекращения германского сопротивления в Северной Италии. Причем это стало известно президенту не от своих подчиненных, а из ноты Сталина, который узнал о переговорах, ведущихся с немцами за его спиной, не от союзников, а от своей зарубежной резидентуры и был поистине взбешен. Пытаясь замять скандал, 1 апреля 1945 года Рузвельт направил в Москву послание, в котором заверил Сталина, что «никаких переговоров о капитуляции не было, и если будут какие-либо переговоры, то они будут вестись в Казерте все время в присутствии Ваших представителей». 12 апреля он отправил Сталину еще одну примирительную телеграмму, где выразил уверенность, что «…когда наши армии установят контакт в Германии и объединятся в полностью координированном наступлении, нацистские армии распадутся».