Александр Смирнов - Бездна и Ланселот

– В каком же это смысле? – шутливо изумился Томпсон.

– Нет, я имею в виду не любовь между мужчинами, а то, что они боятся сделаться импотентами. По их словам, на территории института наблюдается сильный радиационный фон, который очень вреден для мужского здоровья, а вчера приборы в их лаборатории просто зашкаливали. Что-то они еще говорили о необходимости защищаться от радиации свинцом.

– Но откуда вам так хорошо известно про воздействие радиации?

– За несколько лет до войны во французских газетах много писали о Марии Кюри – женщине-ученой, которая умерла от радиации. Это как-то связано с веществом, называемом уран. Артур говорит, что он действительно испускает невидимые и очень вредные лучи.

– И именно вчера в институт привезли ящики, которые сгрузили в один из ангаров, – сообщил Ланселот. – Возможно, именно с этим и связано усиление радиации?

– Скорее всего, – согласился Томпсон. – Но если в ящиках уран, то для чего «Аненэрбе» понадобилось такое большое его количество? Может быть, месье Броссар подскажет нам это, раз уж он разбирается в таких вещах?

Броссар уже давно увидел своих попутчиков и теперь махал им рукой, приглашая сесть за свой стол, что тут же и было сделано. Джейн кратко ввела его в курс их разговора. Француз молча слушал, а потом сказал:

– Я, конечно, не специалист в области радиации, но, если говорить кратко, то известно вот что. Радиоактивность урана открыл мой соотечественник Беккерель в самом конце прошлого века. В научных журналах писали, что в 1939 году немецкий химик Ганн обнаружил, что при бомбардировке урана нейтронами – это такие микрочастицы – происходит расщепление его ядра, в результате чего за очень малое время выделяется большое количество энергии. Тогда же француз Жолио-Кюри доказал, что при определенных условиях этот процесс может происходить лавинообразно, то есть начинается цепная реакция. Подсчитали, что при расщеплении только одного килограмма урана может сразу выделиться столько же тепла, сколько при сжигании трех тысяч тонн угля. Это целый состав большегрузных железнодорожных вагонов. Но только для этой цели обычный уран-238 не годится, а подходящий, с атомным весом 235, в природе почти не встречается, так что сделать таким способом бомбу чудовищной силы вряд ли удастся скоро. Насколько я знаю, способ обогащения урана-238, то есть превращения его в уран-235, до сих пор не открыт. Однако уран-238 слаборадиоактивен, излучающие его альфа-частицы не способны преодолеть даже кожу человека. Вы можете просто вытереть после него руки носовым платком и никакими болезнями, связанными с радиоактивностью, не заболеете. Так что в ящиках, о которых вы говорили, если и есть уран, то вряд ли он создает весь этот радиоактивный фон. Но в принципе, в самом деле, лучше всего защищает от радиации свинец.

– Так что же тогда получается, – задумчиво сказала Джейн, – сильная радиация здесь есть, но от необогащенного урана она исходить не может. Уровень ее подскочил вчера, и вчера же здесь складировали ящики. Значит, из Японии мы привезли сюда на нашей лодке уже обогащенный уран номер 235?

– Но тогда все мы должны были хватануть за время плавания изрядную долю этой заразы, – возразил Ланселот, – но никто ведь на самочувствие пока что не жалуется, не так ли?

– Я, кажется, понял, в чем дело, – объявил Броссар, и все взгляды снова обратились на него. – На острове, как я понял, на подлодку погрузили много ящиков с золотом. Среди них можно было укрыть и уран.

– А может ли золото защищать от излучения, как свинец? – усомнился Томпсон.

– Может. Практически также, разница-то невелика, свинец имеет атомный вес – 207, а золото – 197, – ответил барон.

– Тогда все сходится, – сделала вывод Джейн. – Пока уран был спрятан среди ящиков с золотом, он не фонил, а когда их здесь разделили, активизированный уран сразу дал о себе знать.

– То есть немцы с японцами каким-то образом научились уран обогащать и теперь собираются втихаря делать тут или где-нибудь еще атомную бомбу? – Ланселот произнес вслух то, что у всех вертелось на языке.

– Ну, если даже и так, то хозяевам этой земли их планы сильно не понравятся, – заявил Томпсон.

– А если нацисты догадаются – ведь они не дураки, – что это может быть известно нам, а через нас и атлантам, то мы можем больше не бояться никакого облучения, потому что всех нас в этой хитро устроенной мышеловке укокошат еще раньше, – мрачно продолжил Ланселот.

Тут Томпсон вдруг увидел кого-то, кто только что вошел в зал, и воскликнул:

– Вот кто поможет нам прояснить ситуацию!

Выйдя навстречу, он перехватил пришедшего, о чем-то с ним оживленно переговорил, а затем подвел к их столу.

– Знакомьтесь, мой старый друг – Николай Трофимов-Рузовский, лучший из всех, кого я знаю, специалист по радиационной биологии и генетике. Я тоже когда-то немного занимался генетикой, а лучше места для этого, чем Германия, тогда не было. Мы познакомились с Николаем в Берлин-Бухе в Институте мозга Общества кайзера Вильгельма, где у него была лаборатория.

– Да, я работал там с середины двадцатых, но после того, как национал-социалисты, придя к власти, стали массово шерстить людей на предмет их генетической полноценности, мне стало противно. Но тут мне неожиданно предложили работу, о которой всякий генетик может только мечтать – пользуясь уникальным исходным материалом, создавать совершенную породу людей, и вот я здесь.

– То есть ты собираешься выращивать здесь нацистских сверхчеловеков?

– Никогда не следует делать то, что и так сделают сами немцы. Меня больше интересуют другие – те, которых мы зовем атлантами. Ведь это древняя раса приматов, биологически почти совершенная, так что нам есть что от нее почерпнуть.

– И ты приехал сюда один, без нашего общего приятеля Макса Дельбрюка? Вместе вы могли бы сделать больше.

– К сожалению, один. Макс сейчас работает с Лизой Мейтнер и Отто Ганом. Его интересует нейтронное излучение урана, точнее, его влияние на генные мутации.

– Надеюсь, вы оба когда-нибудь получите по Нобелевской премии.

– Что до меня, то вряд ли. Ты же знаешь, я даже университет толком не успел закончить.

– Ну, не скромничай, старина, помяни мое слово, тебе когда-нибудь еще памятник в Бухе поставят.

– Скорее меня поставит к стенке товарищ Сталин как изменника родины.

– Ах да, ведь ты когда-то был самым настоящим большевиком.

– И еще каким! А еще раньше, в восемнадцатом, я скакал на коне в банде анархистов Махно, махал саблей и бил немцев на Украине. В те времена я был восхитительным дикарем.

– Но мне кажется, для дикаря ты слишком хорошо владеешь немецким, французским и английским.

– Это осталось у меня с тех пор, когда я был просто русским.