Георгий Антонов - Буржуйка

— Карамба! — процедил Гаспачо, тщетно дёргая рукоятки. Самолет, дымясь, пошёл на снижение. — Приготовиться к жёсткой посадке! Нас подбили.

Через восемь часов болтанки на мёртвой зыби они допили последнюю каплю пресной воды, которая нашлась на борту. Близился вечер, но солнце по-прежнему палило немилосердно. На горизонте тёмным штрихом маячил корабль с неграми — его влекло куда-то тем же океанским течением.

— А что — в России сейчас, наверное, морозно? — осведомился Падло, утирая со лба обильный пот.

— Н-да уж… — Никифор окинул безнадёжным взглядом блистающую гладь океана. — Интересно, как там сейчас наша Вика?

Машка вздохнула:

— Всё бы отдала, чтобы оказаться сейчас в её шкуре!

Быстро темнело в лесу — быстрей, чем в поле. В кронах сосен тоскливо завывал ветер, заметая последние следы тропинки. Красков уже клял себя, что решил срезать через лес — хотелось быстрей убраться как можно дальше от жуткого людоедского хутора. Он поднёс к глазам карту — вроде, лес давно должен кончиться — а ему ни конца, ни краю.

— Что, начальник — заблудились, да? — уныло спросил Гоча, подъезжая.

— Тихо! — скомандовала вдруг Вика. — Слушайте!

Они замерли, вслушиваясь в стоны метели.

— Я слышала лай собак! Вроде бы, оттуда — она указала варежкой куда-то вправо.

— Сейчас проверим! — Антон вытащил из кобуры пистолет и выпалил в воздух. Их осыпало снегом, эхо вернуло звук выстрела. Вдалеке справа, действительно, залились лаем собаки. А слева вдруг поднялся к небу многоголосый, леденящий душу вой.

— Волки! — всадники, пришпорив коней, устремились направо, ломясь сквозь кустарик и увязая в снегу. Вой раздался за спиной — на этот раз совсем близко. Кони испуганно захрапели — волки настигали.

— Не уйдём, — Антон развернул коня навстречу опасности. — Вика, приготовься. Стреляй в переднего, подпусти поближе. Держимся спина к спине.

Зелёные спаренные огоньки замерцали в темноте со всех сторон одновременно — стая окружила добычу. Первым прыгнул вожак — распластался в воздухе, целясь приземлиться на загривок красковского коня. Два пистолетных выстрела слились в один — и матёрый зверь, скуля, засучил лапами на снегу. Тут разъярённая стая атаковала разом — двустволка прогремела дуплетом, отрывисто затявкал ПМ, кони взвились на дыбы, дробя копытами волчьи черепа. Первая атака стаи захлебнулась — в пятнах крови на изрытом снегу издыхали три волка. Вика переломила ствол, достав из патронташа ещё два патрона — но зарядить не успела. Откуда-то сбоку, из-под брюха Гочиного мерина, вдруг стрелой вынырнула молодая волчица — и, рыча, прыгнула ей на спину. Поднятый воротник шубы спас шею Вики от мёртвого хвата страшных клыков — она завизжала и повалилась лицом в снег. Волчица, терзая шубу, подбиралась к её горлу. Красков, атакованный одновременно двумя волками, расстрелял в них остаток обоймы и рывком вставил новую. Конь его, танцуя на задних ногах, отбивался копытами от наседавшей стаи — стрелять из такого положения по волчице было невозможно, он бы наверняка задел Вику. Чувствуя смрадное дыхание зверя на своём лице, она поняла, что это конец.

Неожиданно прямо над её ухом прогремело два выстрела — и Вика почувствовала, что повисшее на ней тяжёлое тело напряглось и обмякло.

— Эй, Вика-джан, жива? — над ней, улыбаясь, стоял Гоча Махач, в руке его поблескивал неизвестно откуда взявшийся серебристый револьвер. Перевалив в снег труп волчицы, он протянул ей руку, помогая подняться.

В это время Антон, отогнав остатки стаи на безопасное расстояние, сумел подъехать к ним. Кровавый снег был усеян волчьими трупами. Вика, повиснув на своём спасителе, тихонько по-собачьи скулила в воротник. Зелёные огоньки исчезли — волки сочли за лучшее отступить.

— А ты молодец! — Красков одобрительно хлопнул по плечу Махача и помог Вике взобраться в седло. — Вот только откуда у тебя пушка?

— В карты выиграл, — ухмыльнулся Гоча. — На даче, у Агнессы.

— Ну, если в карты… — развёл руками Антон. Да и что тут скажешь? Они поскакали на звуки собачьего лая. Вскоре лес расступился — сквозь метель проглянули тусклые огоньки деревни. Когда проезжали мимо старого тополя на околице, кобыла под Викой вдруг захрапела и шарахнулась. Она глянула — и не сразу поняла, что это свисает с могучих ветвей дерева на гнойно-розовом фоне заката наподобие тёмных длинных плодов.

— Красков! Глянь…

Антону, в отличие от неё, доводилось по службе видеть повешенных.

— Вперёд! Разберёмся на месте… — он решительно пришпорил усталого коня.

— Слышь, мать, это у вас что за деревня? — Красков, протянув ноги к печке, достал из планшета рукодельную карту.

— Большие Соловьи, — отвечала сгорбленная старуха, ставя на стол пузатую сковороду с какой-то жарёхой. Гоча опасливо приподнял крышку.

— Не человечина, нет?

— Нет, батюшка, мы не употребляем. Нельзя. Барин узнает — враз выпорет. А на другой раз и повесит. У него насчёт этого строго. Вот маракуевские — те едят… Ну, да там люди вольные.

— Что за чёрт! — Антон поднял лицо от карты. — Нет никаких Соловьёв. Ни Больших, ни средних, никаких.

— Дак раньше-то называлось Стулово, — с печки свесилась косматая голова мужика. — А соседнее село — Плевки. Дальше были Бобок, Среднепальцево. А теперь всё — Соловьи.

— Так. Нашёл Стулово. Слегка на север взяли. Ну, и с чего вдруг стали Соловьи?

— А как Егора Станиславовича барином выбрали, так и стали вокруг одни сплошные Соловьи. Из уважения, значит. Потому, фамилия ему — Соловей.

— Хм… Выбрали, говоришь? Из кого ж вы себе барина выбирали? — тут уже и Вике стало занятно.

— Из него, родимого, и выбирали. При пяти воздержавшихся. За околицей у большого тополя согнали, выпороли для профилактики — а там всеобщим голосованием…

— А на тополе воздержавшиеся висят? — догадался Красков.

— Не, на тополе — это председатель бывший, Раис Максимович Единеев с зятем… Участковый Жмурло… Фермеры Свекловидовы братья… И так ещё городских трое — вроде вас, беженцы.

— За что ж он их?

— Выходит, не угодили. Барин у нас строгий, нравный. Ну, да завтра сами увидите.

— Спасибо, не стоит, — через силу улыбнулась Вика. — Мы только переночуем — и с утра дальше по своим делам.

— Это как вам будет угодно. А только дед Кашпо уже побежал доносить…

— Билять, влипли! — Гоча обречённо тряхнул головой и с ожесточением принялся за жареную картошку. Метель к ночи улеглась, и сквозь окно на них неожиданно уставился, топя в своём потустороннем свете огонёк лучины, мёртвый и круглый глаз луны.