Владимир Сорокин - Теллурия

— Так быстро журектын токтауы? — спросил Лаэрт. — Вот уж повезло.

— У меня такое было дважды, — потянулся и встал Арнольд Константинович. — Поля темнеют и сразу — журектын… Катастрофа.

— Естен тану вовсе не подразумевает журектын токтауы, — возразил Витте. — Если поля сразу потемнели, это еще не чирик жалан [53] Чирик жалан — гнилое поле ( алтайск .). .

— Согласен, бригадир, полностью согласен, но есть природные алсыз [54] Алсыз — слабак ( казах .). , — развел руками Арнольд Константинович, направляясь к лесу. — Токтауы не токтауы, а потеря речи — легко. Легко! Врожденная слабость, что поделать, хоть и сам, как вы сказали, Аполлон.

— Аполлон, красавец, нибелунг! — Микиток тоже встал, прижимая руки к груди. — Арнольд Константиныч, дорогой, вы, никак, пописать?

— Не пописать, а отлить лишнего… — пробормотал тот на ходу, не оборачиваясь.

— Я с вами, я с вами! — заспешил Микиток.

— М-да, гвоздодер у вас теперь новый, датский, — закивал вслед Латиф.

— Из этого бы ноги не торчали, — усмехнулся, треснув бровью, Лаэрт.

— Хороший, большой, но много места занимает в багаже! — Микиток махнул рукой на жующего Дуная.

Битюг поднял уши, не переставая жевать. Громадный, лоснящийся черной складчатой кожей член его дрогнул, и из него с шумом ударила в землю толстая, мощная, с доброе бревно толщиной струя мочи.

— Чужой пример заразителен! — выкрикнул Арнольд Константинович, входя в лес.

Бригада услышала лесное эхо.

— А мой индуктор давно уже каши просит, — вспомнил Иван Ильич. — Если вкривь пойдет, надо что-то придумывать…

— Можно и без индуктора, — заговорил Серж. — Давление плюс поля.

— Вот-вот… — потянулся и запел, зевая, Иван Ильич. — Вся надежда на поля, на поля, на поля-я-я!

— Одними полями тартык каду [55] Тартык каду — кривой гвоздь ( казах .). не выпрямишь. — Лаэрт встал, с треском потянулся.

— Ак соргы [56] Ак соргы — белый насос ( казах .). помогает всегда, — возразил Серж.

— Да, помогает! — скорбно-иронично закивал Лаэрт. — А качать перестал — и чаклы [57] Чаклы — капкан ( алтайск .). ! И уже не гвоздодер нужен, а гроб.

— Ак соргы зависит от силы поля плотника, — бригадир потягивал чаек, посасывая лакричный леденец.

— Если поле мощное — индуктор не нужен, — с категоричной деликатностью кивал Латиф.

— Не все сильными родились. — Лаэрт сделал несколько плавных движений из танцев зверей .

Когда Микиток и Арнольд Константинович вернулись, бригадир сделал знак Ивану Ильичу:

— Ваш черед, коллега.

— Мой черед. — Тот поставил пустую чашку на доску, с трудом сел по-турецки, положил руки на свои толстые, шарообразные колени. — История эта случилась тоже не очень давно.

Он смолк, сосредоточившись. Его широкое, породистое лицо с пухлыми, почти по-детски розовыми щеками, маленькими, чувственно-полными, упрямыми и самоуверенными губами и живыми, умными и быстрыми глазами словно вдруг окаменело, став мраморным изваянием, и сразу в нем проступило со всей неумолимостью нечто тяжкое, эмоционально неподвижное, неприветливо-грозное, как бывает зачастую на лицах государственных сановников или полководцев. «Вверенный мне мир людей крайне несовершенен, — словно говорило это лицо. — Это мир хаоса, энтропии, мелких страстей и эгоистичных побуждений. Чтобы направить этот мир на благо, цивилизовать и окультурить, сделав осмысленно-полезным для человечества и осознанно-благопристойным для истории мировых цивилизаций, нужно уметь обращаться с этой гомогенной массой, уметь подчинять ее. А для этого надо победить в себе желание различать в этой массе отдельных личностей, надо стремиться видеть только ее самое как единую личность, надо понять и принять истину, что люди — это только масса».

Но привыкшие к лицу Ивана Ильича члены бригады Витте прочли на нем вовсе не эти мысли, а совсем другое, известное каждому связавшему себя с трудной и опасной профессией: плотник не должен никогда пробировать теллур.

Окаменевшее лицо Ивана Ильича словно по буквам произносило эту максиму.

— Мы все уверены, что знаем точно, чего хотим на этом свете, — заговорил Иван Ильич, и лицо его вдруг так же резко потеряло свою мраморную неумолимость, став обычным человеческим лицом. — Во всяком случае, мы научились убеждать себя в этом. Мы хотим счастья. И для достижения оного избираем свои пути, зачастую извилистые до невероятности. Нет и не может быть двух одинаковых людей. Нет и не может быть двух идентичных путей к счастью. У всех свой путь. И все счастливы по-своему. Итак, женская история. Одинокая дама средних лет, но вполне красивая и привлекательная заказала опытного, дорогого плотника. Приезжаю. Скромная квартира в пригороде Уфы, признаки вынужденного одиночества. Вдова. Голограмма покойного мужа и что-то вроде алтаря с вещами покойного. Деликатно, со вкусом. Старые книги, картины с элементами этномистики, синтоистские атрибуты, но без перебора. Человек культуры, но — ведомый, очарованный, покоренный сильной личностью мужа. Естественно, я сразу к делу. Задаю три главных вопроса, и выясняется, что у нее теллур уже третий раз. Забивали местные. Зачем же, спрашивается, дорогущий плотник из тридесятого царства? Оказывается, забивали пять лет тому назад, когда еще был жив муж. Пробировали вместе. Но тогда, она говорит, с мужем, это было совсем другое. Как бы совсем другой теллур, с другими целями. А сейчас у нее цель особенная, очень важная, поэтому требуется Уп [58] Уп — мастер ( алтайск .). . Да, мадам, я и есть Уп. Цену назвал ей стандартную за дальний выезд. Она даже не торговалась. Ощущаю, что деньги эти наскребала с трудом. Но чужая торсок [59] Торсок — мозоль ( алтайск .). не жмет, как говорят на Алтае. Не задавая лишних вопросов, готовлюсь. Но она останавливает: «Подождите, господин плотник, я хочу вам рассказать о себе». Я: «Мадам, наша профессиональная этика предполагает незнание биографий клиентов». Она настаивает. Я категоричен: «Не могу и не хочу перегружать свои поля». Она — в слезы. Я: «Нет, невозможно, кодекс». Она — на колени. Рыдания, почти истерика. Ну, женская история, господа, я предупредил вас!

— Это знакомо… — с грустной улыбкой кивнул Латиф.

— Ох как знакомо! — воскликнул Арнольд Константинович, поправляя пенсне.

— Да-да, знакомо! Мои колени обнимает очаровательная, рыдающая дама. Душераздирающая картина, господа. Но, несмотря на внешнюю мягкотелость, в своей профессии я человек жесткий. Отнимаю руки от колен. Сообщаю ей размер штрафа за ложный вызов, санкции от всех артелей, саквояж беру, гвоздодер везу к выходу. Тогда она бросается к алтарю с голограммой, хватает с подстолья какую-то коробку черного бархата, ко мне — и опять на колени. Открывает эту коробочку. А там лежит золотой самородок. Приличного размера, такой вытянутой слегка формы, где-то фунта на полтора. Ну самородок и самородок! Я к золоту равнодушен, вы знаете. Говорю: «Мадам, этот самородок не способен поколебать моих профессиональных принципов». Она говорит: «Послушайте, послушайте, послушайте. Это никакой не самородок. Это золото, которым по приказу нашего деспота залили горло моему мужу. Это то, что осталось у меня от моего мужа».