Владимир Сорокин - Теллурия

— Товарищ капитан, но ваша позиция расходится с июльской директивой обкома, — замечаю я.

— По этому вопросу — да, — сурово парирует Исанбаев. — Я и мои бойцы остаемся верными присяге. Когда мы победим, пусть съезд КПУ рассудит нас.

Разговор окончен. Командир должен хоть немного выспаться после трудного дня. А легких дней в партизанском отряде № 19 не бывает…

Прощаюсь, выхожу из землянки. Вокруг — непроглядная лесная темень. Только часовые на соснах перекликаются в темноте птичьими голосами. На ощупь нахожу свою нору. Трудно будет заснуть после этих напряженных суток, кажущихся такими невероятно длинными, после полуночного разговора с командиром…

Идет по тропам Урала освободительная война своим трудным, но победоносным шагом.

Нет здесь покоя врагам трудового народа ни днем ни ночью. Везде достанет их партизанская пуля, ничто не спасет барабинских оккупантов и их кароповских прихвостней от справедливой кары.

Зреют гроздья гнева народного.

Шумит сурово уральский лес.

— Россию царскую, граф, батенька вы мой, немецкими руками завалили англичане, а выпотрошили сталинские жидовские комиссары. Потроха они продали капиталистам за валюту, а нутро набили марксизмом-ленинизмом.

Князь подошел первым к убитому лосю, глянул, передал ружье с патронташем егерям и махнул перчаткой: конец охоте. Усатый красавец-трубач поднес рожок к губам, затрубил. Ободряюще-прощальные звуки разнеслись по осеннему лесу. Егерь вытянул из кожаных ножен тесак, ловко всадил сохатому в горло. Темная кровь животного, дымясь, хлынула на ковер из опавшей листвы. Гончие уже не полаивали, а скулили и повизгивали на сворах. Трое выжлятников повели их прочь.

— Князь, Россия завалилась сама. — Граф отдал свой карабин совсем юному егерю, стал доставать портсигар, но вместо него вытянул из кармана теллуровую обойму, чертыхнулся, убрал, нашарил портсигар, вынул, раскрыл, закурил маленькую сигару. — Нутро ее за девятнадцатый век так прогнить изволило, что и пули не понадобилось. Рухнул колосс от одной немецкой дробины.

— Завалила немчура, жиды-подпольщики и англичане. — Не слушая графа, князь стал оглядываться по сторонам. — Тришка! Ты где?

— Здесь мы, ваше сиятельство! — подбежал седой Трифон в своей смешной венгерке.

— Сооруди бивуак во-о-он там. — Князь указал бородкой на одинокий дуб.

— Слушаюсь!

Граф вытащил из кармана куртки небольшую плоскую фляжку с коньяком, отвинтил, протянул князю:

— В четырнадцатом году Россия не выдержала удара немецкой военной машины. Ну при чем здесь ваши жиды?

Князь отхлебнул из фляжки:

— С полем… А при том, что вот вам, батенька, народная загадка из совдеповской эры: за столом сидят шесть комиссаров. Спрашивается: кто под столом? Ответ: двенадцать колен Израилевых. Видали списки комиссаров? Девяносто процентов — жиды. Руководители ЧК, ОГПУ, НКВД — кто?

— Жиды, — кивнул граф, отхлебывая из фляжки. — Ну и что? Да, взялись за грязную работу. Нервы были, стало быть, покрепче, чем у русских. И предрассудков поменьше.

— Грязна работа, сиречь душегубство!

— Да, душегубство… — граф задумчиво глянул в высокое осеннее небо. — А как без него? Гекатомбы необходимы. Перенаселение. Всем хорошей жизни хочется.

— Большевики изнасиловали упавшую навзничь Россию индустриализацией. — Князь потянулся за фляжкой. — И она умерла. Сталинские троглодиты семьдесят лет плясали свои буги-вуги на ее прекрасном трупе.

— Они хотя бы нищих накормили. Сколько их при царях побиралось по России-матушке? — усмехнулся граф.

— Вы все ерничаете… — махнул князь рукой. — Накормили! А сперва расстреляли.

— Нет, князь, сперва все-таки накормили.

Они вдруг замолчали, глядя, как два егеря принялись проворно свежевать лося. Запахло потрохом. Подбежал Тришка с шампурами.

— Только не печень! — распоряжался князь.

— Сердечко, ваше сиятельство?

— И филейчика.

— Слушаюсь.

Над поляной пролетели утка и селезень.

Граф отхлебнул из фляжки, посмотрел на полуприкрывшийся глаз лося, задумчиво произнес:

— В каждом глазе — бег оленя, в каждом взоре — лет копья…

— Что? — переспросил князь.

— Так, вспомнилось… Ежели говорить серьезно, у меня претензий больше не к немцам и жидам, а к русским. Нет на свете народа, более равнодушного к своей жизни. Ежели это национальная черта — такой народ сочувствия не заслуживает.

— Как говорил Сталин: другого народа у меня нет.

— Надо, надо было вовремя подзаселить Россию немчурой. Большевики не догадались. Екатерина начала это, да некому закончить было…

— Россия существовала для того…

— …чтобы преподать миру великий урок. Читали. Преподала. Такой, что волосы встанут дыбом.

— Вечная ей память, — отхлебнул коньяку князь. — Зато сейчас все хорошо.

— С чем?

— С образом России. Да и вообще — хорошо! Во всяком случае, нашим государством я доволен.

— Ну… — граф с улыбкой огляделся по сторонам. — Рязанское царство, конечно, поприличней Уральской Республики.

— Эва, с кем сравнить изволили! С «Дуркой»! Мы, граф досточтимый, после воцарения нашего Андрюшеньки будем поприличнее в плане экономики и культуры не токмо тверских-калужских, но и вашей Московии.

— Мою Московию, князь, нынче только мертвый не пинает. А раньше-то как к нам за ярлыками приползали…

— Ненавидел всегда! С детства! — взмахнул руками князь. — Уж не обессудьте. Когда Постсовдепия рухнула, я был подростком. Мало чего понимал. Но люто не-на-видел Москву! И дед мой ненавидел ее, когда ездил «фонды утрясать»! И прадед, когда с шабашниками тащился туда на заработки! Наследственная ненависть-с! Даже потом, когда Московия по миру пошла, когда голодала, когда проспекты распахивали под картошку, когда каннибализмом запахло. А когда коммуноцарствие возникло — еще больше возненавидел. Тоже мне, новый НЭП: отдать Подмосковье китайцам! И стеною отгородиться! Умно-с! Не-на-вижу!

— Смотрите, как бы наши на ваших не напали.

— Батенька, у нас есть шесть прелестных водородных бомбочек! Такие красивые, расписаны умельцами, как матрешки. Если что — метнем московитам такую матрешечку! В подарочек-с!

— Вольному воля, князь… однако есть хочется.

— Еть, вы сказали?

— Вы ослышались. Есть, есть…

— Конечно, непременно! Пойдемте на бивуак.

Князь взял графа под руку, повел к дубу. Массивная фигура графа нависала над маленьким, подвижным князем. Глуховатый на одно ухо князь говорил громче и быстрее обычного:

— Вы, граф, моложе меня вдвое, многого не помните. Задумайтесь, батенька, на каком языке мы с вами говорим?

— Мне кажется, на русском.

— Вот именно-с! На русском! А не на постсоветском суржике! Тридцать лет понадобилось, дабы вернуться к чистому ручью. Ordo ab chao [10] Ordo ab chao — К порядку через хаос ( лат. ). . Государство — это язык. Каков язык — таков и порядок. Кто впервые поднял вопрос сей? Мы, рязанцы. Кто первым провел реформу языка? Кто запретил суржик? Дурацкие иностранные слова? Все эти ребрендинги, холдинги, маркетинги? Кто подал пример всем? И вашей Московии в том числе? Мы!