Орсон Петерсен - Работа над ошибкой [litres]

– Ты как? – спросил мальчик.

– Все отлично! Надо все-таки сказать Двоим, чтобы повесили люстры нормальные. Свечи это, конечно… Я привык жить в тусклом свете и экономить электричество. Но таскать с собой эту… – Ян взглянул на подсвечник, – очень красивую и в то же время невероятно тяжелую вещь, что-то не хочется. Ладно, идем.

Они шли по темному коридору к последней двери на этаже.

– Эту комнату ты мне не показывал.

В ответ Ян цокнул. Он протянул Эмилю подсвечник.

– Подержи.

Времянкин взял тяжелый канделябр двумя руками.

– Долго я его не удержу, – сдавленным голосом предупредил он.

– Сейчас.

Ян вынул из кармана пиджака ключ и принялся вставлять его в замочную скважину. Ему никак не удавалось справиться с этой задачей.

– Черт! Я пьян, – сказал он и захихикал.

Эмиль поднес подсвечник ближе к замку.

– Так лучше, это поможет. Сейчас, – пыхтел Ян.

– Зачем ты вообще ее запираешь? От кого?

– Я не знаю. У меня фобия, видимо. Боязнь открытых дверей. А здесь их слишком много и все открыты, представляешь. Ужас! У меня сразу возникает ощущение, что я не контролирую ситуацию.

Ян наконец разобрался с замком и приоткрыл дверь. Он посмотрел на Эмиля.

– Подожди, – заговорщически прошипел он. – И задуй свечи, – неожиданно предложил учитель.

– Зачем?

– Ну задуй.

– Темно же будет.

– Вот… зануда!

Ян принялся задувать свечи по очереди: образовалась темнота.

– Постой здесь, – сказал он и вошел в комнату, оставив дверь распахнутой.

Повеяло свежей прохладой и легким цветочным ароматом. В темноте Ян споткнулся обо что-то:

– Черт! Что это? Больно, блин… Так. Где это? Сейчас. А вот!

Раздался щелчок тумблера, и загорелись цветные фонарики, обрамляющие большой портрет Татьяны, висевший на стене. Эмиль поставил канделябр на пол и медленно прошел в комнату. Ян сделал несколько шагов к открытому окну и закрыл его.

– Бр-р-р. Холодно как! – посетовал он.

Эмиль огляделся: это была просторная комната воображаемой хозяйки богатого дома, роскошный будуар в светлых тонах, со свежими цветами в вазах. Времянкин подошел к стене, на которой красовался портрет Татьяны. Вокруг большого изображения висели рамки с картинками поменьше. И везде была она, запечатленная на фото или нарисованная красками. Стена с ее многочисленными ликами являлась чем-то вроде иконостаса. Своеобразный красный угол. Эмиль разглядывал снимки и рисунки, стиснув зубы. В его висках усиленно бился пульс. Щеки мальчика покрылись пунцом. Времянкин почесал затылок.

– М-да, – заключил он.

Ян рассмеялся.

– Нет слов, – добавил Эмиль.

– Не ожидал?

– Увидеть храм Татьяны? Не ожидал.

Ян снова рассмеялся.

– Это очень смешно, обхохочешься, – огрызнулся мальчик.

Учитель подошел к главному изображению Татьяны. Он обнял раму, мыча, прижался своими тонкими губами к двухмерным губам красавицы, потом отошел на шаг назад и встал рядом с Эмилем:

– Посмотри, какое лицо! – Ян активно жестикулировал. – Идеальная симметрия, буквально эталон. Кожа ровная, матовая, бархатистая. И такая тонкая, что можно услышать ее пульс. Просто ушами. И запах… Как она пахнет! Теплым молоком с мускатным орехом. Кажется, так. Я люблю ее, нет, обожаю! Хочу ее безумно. Она… Планета. Она…

– Теллура?

– Да! Мне кажется, что ее все должны любить.

– Что ты задумал, Ян?

– Задумал? Почему сразу «задумал»? Хотя кое-что я задумал все-таки. Например, жениться. Я сделаю ей предложение.

– Она выходит замуж за другого, ты не забыл?

– Во-первых, пока не вышла. Во-вторых, это не столь важно.

– А если она тебе откажет?

– Она уже отвергала меня, несколько раз даже. Но ее можно было понять. Сейчас все будет иначе. Того, кому она отказывала, больше не существует. Я сильный теперь. Женщины любят сильных. Это инстинкт. Я могу дать ей все, что она захочет. Я богат, а скоро стану и знаменит. Полагаю, мои шансы на успех значительно повысились. Как считаешь?

Эмиль не ответил.

– Посмотрим, в общем, – подытожил Ян.

– Ты ведь не причинишь ей зла?

– О чем ты?

– Не станешь принуждать ее насильно?

– Нет! Конечно нет. Я же не псих какой-нибудь.

Времянкин еще раз взглянул на портрет Татьяны. Кажется, уверения Яна в безобидности его намерений не успокоили мальчика. От человека, который способен на убийство ради своих желаний, можно ожидать чего угодно. Отказ Татьяны может спровоцировать агрессивную реакцию со стороны отвергнутого Яна. «Она в опасности», – подумал Эмиль.

– Там, наверное, кофе уже готов, пойдем, – предложил Ян, легонько хлопнул парня по плечу и направился к выходу из комнаты.

Времянкин поплелся за ним.

– Ты не обидишься, если я пойду спать? – спросил он. – Что-то я устал. Завтра концерт.

– Конечно, иди. Ты сегодня хорошо поработал. Только знаешь что?

– Что?

– Свечи-то мы задули… Хорошо, я задул. А огня-то у меня и нет. В коридоре темнота. Давай я позову Двоих, они тебя проводят. И меня заодно.

– Если не закрывать эту дверь, до лестницы мы доберемся. Там более-менее видно. А уж до третьего этажа я доберусь как-нибудь на ощупь.

– Ну, смотри.

Эмиль и Ян вышли в темный коридор и направились к лестнице.

– Во сколько завтра концерт?

– В пять должен быть там, – ответил Времянкин.

И оба замолчали. В темноте не было видно их лиц. Оставалось только догадываться, что они выражали.

У лестничных перил они пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись. Ян пошел вниз по ступеням, а Эмиль вверх.

Уже на середине лестничного пролета между вторым и третьим этажом видимость упала с «еле-еле» до «выколи глаз». Времянкин прижимался к перилам и, осторожно нащупывая ногами ступеньки, поднимался выше. Наконец лестница закончилась. Выставив руки вперед, Эмиль отыскал стену. Он пошел вдоль нее, завернул в коридор и, касаясь ботинком плинтуса, направился к ближайшей двери.

Вдруг откуда-то из темноты послышалось: «Мяу». Мальчик остановился и прислушался. «Мяу», – прозвучало снова.

– Ворон, это ты? – тихо спросил Эмиль.

– Мяу.

Времянкин начал крутить головой, чтобы определить, откуда доносится звук.

– Давай еще разок. Кыс-кыс-кыс.

– Мяу.

Эмиль отступил от стены. Раздался звук хлопающих крыльев.

– Подожди, не летай в темноте, поранишься. Я доберусь до комнаты и включу свет. Замри пока. Я сейчас.

Времянкин дернулся. «Бум», – раздался глухой звук. Сразу за этим Эмиль рухнул на пол.

Солнечный свет проникал в коридор из окна, расположенного в конце галереи. В феврале восход солнца в этих местах происходит между восемью и девятью утра. Судя по углу, под которым падали лучи, утро было в разгаре.

Очнувшись, Эмиль обнаружил себя лежащим на полу. Он перевернулся со спины на бок и, не успев как следует открыть глаз, скривил лицо, словно ощутил болезненный спазм. Ночь, проведенная на твердом покрытии, оставила неприятные ощущения во всем теле. Времянкин встал на четвереньки и начал плавно склонять голову в разные стороны. И снова скривился от боли. Он начал осторожно ощупывать свой нос. Опухшая переносица успела посинеть, с губ и подбородка Эмиля посыпались червленые крошки подсохшей крови. Он посмотрел на ковер, отделяющий его от паркетной доски: в том месте, где немногим ранее находилась его голова, в причудливом орнаменте короткого ворса выделялся элемент, диссонировавший со всем остальным. Темная закорючка не вписывалась в строгий восточный узор. Времянкин потрогал пятно. Потом взглянул на кончики своих пальцев. Они были окрашены в красный цвет. Эмиль сел, прислонившись к стене, сдавил голову ладонями и закрыл глаза.