Орсон Петерсен - Работа над ошибкой [litres]

– Пожалуйста, садитесь.

Женщина вынула руку из кармана, развернула стул, который обычно занимает Алена, и села. Мужчина боком пролез между холодильником и спинкой стула напарницы и принялся усаживаться на место Родиона. Еще до начала этой операции было понятно, что пространство, в котором с легкостью размещается десятилетний мальчик, окажется слишком тесным для гостя-исполина: спинка стула упиралась в дверцы кухонного шкафа, а расстояние до стола не превышало полуметра. Скрипя кожей куртки, мужчина кое-как протиснулся в узкий промежуток – на его лице не было и тени усилий. Когда он наконец сел, его живот уперся в край столешницы. Стол не выдержал такого натиска и со скрежетом отодвинулся к Эмилю.

– Ну вот. Вроде уселись. Хотите чаю? Предложил бы кофе, но кофейник разбился…

Двое смотрели на Времянкина, как смотрят манекены в витринах.

– Ладно, значит, чай.

Эмиль развернулся, чтобы слезть со стула, как вдруг услышал резкий звук расстегнувшейся молнии. Он посмотрел на женщину. Та уже вынимала из-за пазухи чашку ароматного кофе.

– Это мне? – растерялся Эмиль.

Женщина поставила чашку перед мальчиком.

– Спасибо! Вы не обязаны это делать, вы же понимаете? Вы мне не подчиняетесь. Мы просто сидим, по-приятельски.

Кофейный аромат добрался до носа Времянкина. Он вдохнул его, прикрыв глаза, и уселся поудобнее.

– Ммм. Сказка! А вы? Могу приготовить что-нибудь. Обычно вы делаете что-то для других. Попробуйте разок принять заботу. Для разнообразия… Реакции ноль. Понятно. Если захотите чего-то, просто засуньте руку в куртку и достаньте это.

Эмиль отпил кофе.

– Кофе волшебный, спасибо! Итак. Вы все обо мне знаете. Я взрослый мужчина, который выдает себя за ребенка с целью преуспеть в жизни. Звучит как признание вины. Впрочем, так и есть. Я не горжусь своим поведением.

Двое с невозмутимым видом истуканов слушали мальчика.

– Это неинтересно. Я почти ничего не знаю о вас. Кто вы? Как давно существуете? Вы люди? Муж и жена или брат с сестрой? Вас кто-то заколдовал? Уверен, у вас есть множество увлекательных историй. Но вы ничего не расскажете, верно? Кстати, почему? Вы не можете говорить? Ну да. Зачем вам… Вы просто делаете, что вас просят, без лишних слов. Вам не нужно уточнять, вы угадываете желания. Даже знаете, какой вкус кофе мне понравится. Но какая-то жизнь, помимо службы, у вас существует? Вы, когда наедине остаетесь, общаетесь между собой? Ну хорошо. Допустим, вы немые. Можно попробовать разработать простейшую систему коммуникации. Например, я буду задавать вопросы, требующие односложного ответа – «да» или «нет». Если «да» – киваете вот так.

Эмиль кивнул.

– Если «нет» – мотаете готовой.

Времянкин покачал головой из стороны в сторону.

– Если так не нравится, можно постучать по столу: один раз – «да», два раза – «нет».

Внезапно женщина вынула из нагрудного кармана белую карточку. Она положила ее на стол перед мальчиком. На ней было напечатано черным шрифтом: «Много болтаешь». Эмиль прочитал послание, не поднимая карточку со стола.

– Тааааак! Есть обратная связь! Это прорыв, я считаю. Очень хорошо. И напечатано так красиво. Много болтаешь. Хм… Понятно. Хотите посидеть в тишине? Пожалуйста.

Мальчик взял из вазы печенье и надкусил уголок. Крошки посыпались на стол. Он с хрустом перемалывал птифур и запивал горячим кофе. Пауза затянулась.

– Сидим и молчим. Как будто ждем чего-то. Это странно.

Времянкин посмотрел в окно: вереницы машин, еле ползущие по проезжей части, выдыхали дым. Облака выхлопных газов, словно газовые платки, накинутые на ночник, рассеивали лучи фонарей и светофоров. Люди, застывшие на берегу железной реки, ждали зеленого света, чтобы он остановил поток и дал им возможность перебраться на другую сторону.

– Несмотря на холод, жизнь-то кипит, – заключил Эмиль. – Есть предложение… В актовом зале школы стоит фортепиано. Охранник пускает меня, даже когда школа закрыта. Мы можем пойти вместе. Посидите в зале, пока я буду играть, что скажете? Никто ничего не узнает. Слово шестиклассника! Всего на пару часов, под вашим присмотром. Пожалуйста! Мне нужно размять руки, иначе я буду плохо играть на занятии у Яна. Вы знаете, что бывает, когда я плохо играю – кто-то получает по лицу.

Времянкин взглянул на мужчину. Потом на женщину. Она вынула руку из кармана и перевернула лежащую на столе карточку. На обратной стороне было напечатано: «Не забудь надеть шапку». Эмиль прочитал надпись и счастливый спрыгнул со стула.

– Спасибо! Я бы обнял вас, но боюсь… А почему бы и нет?

Он обхватил женщину, насколько ему позволяла длина рук. Пока он держал ее в объятиях, она неподвижно смотрела прямо перед собой.

– Человеческий поступок. Спасибо! Быстренько соберусь, и пойдем, – сказал Эмиль и убежал переодеваться.

Через полчаса он уже сидел перед инструментом на тускло освещенной школьной сцене. Первые ряды зрительного зала выступали из темноты. В третьем ряду бок о бок сидели Двое. В том же ряду, креслах в десяти от них, сидел Валера. Он то и дело поглядывал на странную пару. Двое же, не отрываясь, следили за Эмилем. Мальчик освободил руку от эластичного бинта и принялся разминать пальцы, сжимая и разжимая кулаки. Его взгляд застрял где-то между «ми» и «соль» среднего регистра клавиатуры.

«Клавиши – это нервные окончания. Они сообщают импульс… Твою мать! Не о том думаю. Я должен сосредоточиться. С чего начать? Гаммы. Хорошо, начнем с гамм», – решил Времянкин, согрел пальцы теплым дыханием и занес руки над клавишами.

Больше часа Эмиль гонял гаммы, меняя скорость и направление. Он часто сбивался, но начинал сначала и выполнял упражнение до тех пор, пока оно не звучало идеально десять раз подряд. К концу этого часа мальчик чувствовал боль в ставших непослушными за время домашнего ареста пальцах. Он слез со стула и начал прохаживаться по сцене, тряся кистями рук. Он словно пытался стряхнуть с пальцев болевые ощущения. «Что дальше? Нужно сыграть что-нибудь. Только не программу. Что-нибудь другое. А ну-ка», – подумал Эмиль и сел за инструмент.

Он стал вспоминать незаконченное произведение собственного сочинения. Это была та самая композиция, которую он начал писать, став ребенком. «Пам, пам, пам. Пам, пам. Ля, соль диез. Нет. Не то. Как же там?» – вспоминал Времянкин. Он играл, останавливался, начинал сначала. «Ми, ля диез, до. Нет. Не то. Вместо «ми» – «фа». Правильно, «фа». Спасибо! Пожалуйста. Я рад, что ты вернулся. Это не я, это ты вернулся. Я был здесь», – мысленно общался с собой Эмиль. На его лице появилась улыбка. Он продолжал играть. « Не торопись, обыгрывай все акценты. Адажио. Да, понял. Хорошо. Да, вот так. Это нежная часть. Аккуратно. Следи за лицом – у тебя рот открыт. Да, увлекся, извини. Я так рад, что ты вернулся. Ты это уже думал. Могу сто раз повторить: я действительно рад! Как ты здесь? Не очень, честно говоря. Я тоже. Почему ты ушел? Ты на меня обижен? Нет. Ты здесь ни при чем. Хотя тебе стоит уважительнее относиться ко мне. Да, безусловно, ты прав. Извини, я вел себя глупо. Проехали. Есть проблема поважнее. Какая? Я изранен. Что? Я истекаю любовью, понимаешь? Не совсем. Слушай …» – подумал Эмиль, и музыка чистыми ручьями потекла из-под его пальцев, постепенно сливаясь в бушующий поток чувств. Времянкин, чуть не плача, не жалея сил, высекал из инструмента звуки, складывающиеся в трагическую фигуру вселенского масштаба. «Это печально. Очень. И тревожно. И грустно. Да! А еще безнадежно. Музыке не хватает оптимизма. У меня его просто нет. Все плохо. Ты любишь ее? Да. Очень. Но надежды на воссоединение нет. Без шансов. Мы никогда не будем вместе. Это невозможно. И эта невозможность меня убивает », – откровенничал с собой Эмиль. Музыка продолжилась спокойной частью, полной трогательного драматизма. По щекам Времянкина потекли слезы. Он остановился и начал всхлипывать.