Том Флетчер - Новая Ева [litres]

До меня доходит, что она искренне переживает за меня, и этот мимолетный физический контакт – для нее единственная возможность выразить свою поддержку, потому что за нами наблюдают.

Кто бы сомневался.

Выходит, не я – против них, а мы — против них. Неважно, будет нас только двое – я и мать Кади, – или со мной заодно все Матери, но мне отрадно сознавать, что я не одинока в своих чувствах. Это придает мне сил.

Я не собираюсь завтракать и общаться, как обычно. Во всяком случае, сегодня. Может, и завтра. Я останусь глухонемой. Более того, я хочу дать понять Матерям, что обида не забыта. Они должны знать, что имеют дело не с безропотной девицей, готовой жить по чужой указке. И, если мне придется умереть с голоду в попытке отстоять свои права – что ж, значит, так тому и быть. Хотя я сомневаюсь, что до этого дойдет. Они позволят мне быть с Брэмом. Не посмеют отказать.

Вдохновленная собственной решимостью, я вылезаю из постели, одетая в то, что носила вчера, и отправляюсь на первый урок. Несвежая одежда, немытое тело и босые ноги – что делать, если только так я могу выразить свой протест?

Хартман убедил меня поужинать в клубе-столовой.

– Тебе пойдет на пользу, если ты покажешься там, – говорит он по дороге. – Иначе они выльют на тебя ушат помоев, как всегда в твое отсутствие.

Они и при мне с удовольствием позубоскалят, так что это не убийственный аргумент в пользу того, чтобы сидеть с Джексоном за одним столом. Я согласился поддержать компанию по одной-единственной причине: поскольку меня лишили доступа к ежедневным отчетам, только в разговорах с коллегами-пилотами я могу раздобыть информацию о Еве.

– О, вы только посмотрите, кто решил осчастливить нас своим присутствием, – объявляет Джексон, когда мы заходим в столовую, просторный зал с высокими потолками и длинным прилавком, еще не полностью заставленным блюдами. Не знаю, почему, но стены здесь окрашены зеленым: светло-зеленый верх и темно-зеленый низ. Этот цвет, как говорят, успокаивает, но, по мне, он создает больничную атмосферу, отчего еда кажется невкусной. Вот почему чаще всего я питаюсь в общаге.

– Джексон, джентльмены. – Я приветствую всех, и мы занимаем свои места в конце скамейки. – Сегодня было интересно, – продолжаю я, пытаясь сходу влиться с общий разговор.

– Клянусь, я бы прыгнул, если бы предложили протестировать это оборудование, – хвастается Джексон, тыкая ножом для масла меж пальцев растопыренной на столе пятерни. Очевидно, он не очень ловок в этой игре, судя по паутине тонких шрамов на кисти руки.

– Ты бы прыгнул до или после того, как блеванул с платформы? – подкалывает его Локк, и Джексон, краснея, стреляет в него убийственным взглядом.

– Если серьезно, парни, вы слышали, что больше половины Перчаток неисправны? – спрашивает Уоттс, поправляя очки в черной оправе, вечно соскальзывающие с его сального носа.

– Больше половины? – Хартман ошеломлен.

– Ага. По крайней мере, половина из нас, стоявших на той жердочке, совершила бы гигантский Прыжок Веры навстречу очень быстрой смерти, будь вчера не учения, а настоящая эвакуация. – Для убедительности Уоттс шлепает ладонью по столу. – Бац, и в лепешку!

– Обидно, что тебя все-таки не заставили прыгнуть, Джексон, – поддразниваю я.

Шутка встречена добрым смехом.

– Почему бы им просто не заменить эту рухлядь? – недоумевает Джексон, игнорируя мою остроту.

Хороший вопрос.

– Вероятность того, что возникнет катастрофическая ситуация, при которой нам придется выпрыгивать из здания с этими нелепыми штуками, составляет один к одиннадцати миллионам. Если прикинуть, какие ресурсы требуются на замену каждой Перчатки и ее обслуживание, можно понять, что на текущий момент это не в приоритете, – объясняет Уоттс. Он лучше всех разбирается в политике управления этим комплексом, к тому же обожает статистику. – Впрочем, и «Титаник» считали непотопляемым.

– Чего-чего? – спрашивает Джексон.

– Не бери в голову, – отвечает Уоттс, закатывая глаза.

– Слушайте, а что это за проекционная фигня, которая там маячила? Я раньше не видел таких. – Джексон все возится с ножом.

За столом повисает молчание. И тут я замечаю, что все взгляды устремлены на меня.

– Их не так много, насколько я помню по рассказам отца. Когда программузакрыли, было много споров о том, что с ними делать дальше, – объясняю я.

– Споров?

– Ну, да, в конце концов, это же мыслящие умы. Этично ли просто отключить их? – задаю я вопрос, не ожидая услышать ответ. Отряд «Х» погружается в раздумья.

– И чем все закончилось? – спрашивает Крамер.

– Их перестали создавать, а существующих Проекционов рассеяли среди населения.

– Боже! Так их там немало? – Крамер заинтригован.

– Бред в духе ЭПО. Надо было просто отключить этих софтовых ублюдков.

– Но они считают себя живыми, верно? – Крамер быстро ухватывает суть.

– Насколько мне известно. – Я пожимаю плечами.

Зеленые стены тускнеют, и оживают встроенные в них мониторы реалити-ТВ, выплескивая на нас поток рекламы. Такие ролики транслируются по всей Башне. Все, что ЭПО хочет показать и навязать нам, повторяется в течение дня с регулярными интервалами на всех общественных мониторах, причем не только в Башне, но и по всему городу.

Вы – последние женщины рода человеческого , произносит зрелый женский голос на фоне красивого заката. Этот голос неизменно вводит мужчин в молчаливый ступор.

Ваши тела – самое ценное, что у нас есть для будущего человечества. То, что заперто в ваших телах, может быть ответом для нового поколения молодых женщин, но современные технологии не подобрали к этому ключ… пока.

Если бы только мы могли заморозить время.

Солнце садится.

Теперь мы можем это сделать.

Одно и то же изображение появляется на стенах столовой и тысячах других экранов по всей Башне. Стерильная комната с белыми стенами в стиле хай-тек, уставленная рядами серебристых капсул.

Здесь, в стенах Башни, ваше тело может быть заморожено, идеально законсервировано в его нынешнем виде на время, пока наука ищет ответ. Как только он будет найден, вы вернетесь к жизни, полные сил и энергии, и у нас будет все необходимое для того, чтобы начать новое будущее, дать жизнь дочерям, которых мы заслуживаем.

– Боюсь, замораживать уже некого, – встревает Джексон.

– Тсс! – Крамер замахивается на него ложкой, призывая заткнуться.

Как зачарованные, мы смотрим на экраны. В светоотражающих криокамерах с запаянными крышками хранятся замороженные тела женщин, чьи сердца бьются со скоростью один УВМ – удар в месяц. Время не то чтобы заморожено, но радикально замедлено.