Альгерд Бахаревич - Собаки Европы

«Да», — задыхаясь, сказал торопливо Молчун, поднимаясь с горячего Любкиного тела, — он и не думал, что она такая приятная на ощупь.

«Молчун, — заговорила трубка быстро и деловито. — Это я, Стефка. Если ты не один, кашляни. Это важно».

Молчун закашлялся.

«Я сейчас, — сказал он, делая страшные знаки Любке, чтобы не шла за ним. — Сейчас. Слышишь? Говори!»

И так и побежал, с телефоном возле уха, к большому лесу. Бежал и шептал, и слова всё равно выходили криком, сорванным, влюблённым:

«Ты где? В лес не убегай, там повсюду солдатня. Я что-нибудь придумаю!»

Наверное, ему показалось, но в трубке послышался нежный смех.

«Слушай внимательно, — Стефка произносила слова спокойно, чётко, словно ему в школе диктовала. — Я на старом месте. Ко мне не ходи. И вот твоё второе задание. Сделай так, чтобы человек, который вышел из поликлиники на улице Киселёва, не говорил с птицей. Ты понял?»

«Да!»

«Повторю: чтобы человек, который вышел из поликлиники на улице Киселёва, не говорил с птицей. Он не тот, за кого себя выдаёт. Ясно? Тогда у нас есть шанс. Молчун? Ты меня слышишь?»

«Да».

«Ты же ещё не получил ответы на все свои вопросы. Правда?»

«Да».

«Ты их получишь. Обязательно получишь. По этому номеру не звони. Всё. Кип калм!»

«Что?»

«Всё. Обнимаю. Молчи».

И в трубке пошли гудки. Ошарашенный, Молчун ещё несколько секунд слушал их — и всё надеялся, что услышит опять этот голос.

Голос, который мог всё объяснить, — но не хотел.

Пока Молчун добирался до дома пана Каковского, успел успокоиться. Теперь он даже песенку насвистывал, чего с ним раньше не случалось. Зашёл сбоку хаты, шмыгнул в огород, постучал в окно.

«Пан Каковский!»

Ничем хата пана Каковского не отозвалась. Разве что загудел ветер в стрехе и невидимая последняя муха с той стороны стекла забилось сонно да пояснила, раздражённая, что нет хазззяина, пошёл хазззяин, и кто знает куда…

Молчун обогнул дом, толкнул дверь. Вонь бросился в нос, заставила на секунду задохнуться. Молчун включил свет. В доме пана Каковского было сыро, на голом матрасе желтело пятно, в углу крыса доедала засохший творог. И повсюду валялись книги… Молчун подобрал одну, развернул и стал читать. Что-то про первобытных людей. Мол, лесов всего два. Один андертальский, а второй нет.

Он обвёл глазами комнату — и вдруг догадался. Выскочил опрометью из хаты и помчался по улице.

Он бежал, высоко поднимая ноги, перескакивая замёрзшие лужи, подлетая в воздухе, словно на велосипеде с трамплина бросался в бездну, ноги уже сами весело несли его, молотя грязь, — и всё равно чувствовал, что бежит он как-то слишком медленно. Раньше бы он такое расстояние минут за семь одолел, а тут ему показалось, что бежит он уже целую вечность, а впереди ещё только засветил огонёк отцовского окна.

Ещё достаточно далеко от него, но уже чёткая, кривая, напряжённая, к этому светящемуся окну уходила фигура человека.

Увидев её, Молчун словно мотор в себе почувствовал. Как задал ходу вперёд — аж сам уже не разбирал, что перед ним, только ветер свистел в ушах.

Спина становилась всё ближе. Знакомая спина с торбой на плече.

«Пан Каковский!» — Молчун схватил его за рукав. Перед глазами было темно: то ли он зрения лишился, то ли месяц спрятался, чтоб не видеть, что сейчас на земле твориться будет, то ли смотрел Молчун не в лицо господину Каковскому, а в его брюхо, выглядывающее из-под расстёгнутого грязного пальто.

Пан Каковский остановился — и на лице его болезненном мелькнула злоба, да такая, что Молчуну страшно стало.

«Ты кто такой? — спросил пан Каковский, пытаясь отцепить руку Молчуна от своего рукава. — Застрелю тебя! У меня пистолет!»

«Пан Каковский! — Молчун ещё сильнее вцепился в этот вонючий рваный рукав. — Михаил Антонович! Скажите, что вы не в нашу хату! Что не к Лебедю! Скажите, ну пожалуйста!»

«Возвращаясь из поликлиники по улице Киселёва, я… — завёл пан Каковский, пряча глаза. — А какой сейчас год? Скажи мне, мальчик!»

До их с отцом хаты, где жил теперь белоснежный майор Лебедь, оставалось полсотни шагов.

«Михаил Антонович, — Молчун чуть не плакал. — Я же знаю. Не ходите вы туда. Вы же её погубить решили. Падла вы, Михаил Антонович. Она вас от шизофрении вылечила, она на вас понадеялась! Вы ж теперь могли человеком стать!»

Он обессиленно отпустил руку. Пан Каковский махнул драным рукавом и достал свой берёзовый пистолет.

«Бах! — сказал он голосом человека, которому вдруг стало неинтересно. — Ты убит».

Молчун стоял перед ним, размазывая по лицу жгучие слёзы.

«Идите домой, а, Михаил Антонович! — умоляюще зашептал Молчун, оглядываясь. — Не губите её! Она сказала, что всё будет хорошо. Я ещё не на все вопросы ответы получил! Будьте ж вы человеком!»

Пан Каковский отвернулся.

«Вылечила… — проговорил он сердито. — Против власти пошла. Не наша она, Молчун. Не наша. Заброшенная к нам врагами. Говоришь, человеком мне нужно быть? А кем я был, по-твоему? Человеком! Живи себе, книжки читай, делай, что хочешь. Все только посмеются. Полная свобода самовыражения. Хорошая работа с перспективой карьерного роста, дружный коллектив, офис в шаговой доступности от метро, то есть от спецраспределителя. Оплачиваемый отпуск. Все социальные гарантии. Премии. Что молчишь?»

«Михаил Антонович! — Молчун глотал свои слёзы и оглядывался в поисках того, кто остановил бы все эти признания. — Не говорите так!»

Пан Каковский наклонился к нему:

«Не говорить? Я хорошо жил, лучше некоторых. Трудился. Работа непыльная. Слушай и пиши, куда надо. Раз в год. А она мне: я вам помогу, мы здесь вместе всё поменяем, надо только людям глаза раскрыть! Я, конечно, подумал, перед тем, как её разоблачить решил. Узнать хотелось, сколько предложит. А она всё мне про какую-то демократию, про запад, про манипуляции, блядь, сознанием. Я и так сознательный! Посознательнее некоторых!»

«Пан Каковский! Вы не можете!»

«Нет, Молчун, — пан Каковский шмыгнул носом и оглянулся на хату: веранда как раз осветилась изнутри тёплым и каким-то пьяным огнём лампочки. — Пойду и расскажу всё его высокоблагородию. Я законопослушный. Мне за это, может, орден дадут. И тогда ни одна собака тут мне не указ будет. Сам ветераном стану! Ещё и жену назначат. А может, и в Москву заберут. Оценят талант. А тебя мы на каторгу отправим. Надоел ты мне, всё лезешь, да ещё врагам империи пособничаешь. Сидел бы, гусей своих целовал. Так нет, соблазнила тебя Америка-Европа. Малой ты ещё о геополитике думать и против власти императорской идти. Вешать вас надо, и тебя, и отца вместе с тобой на одной осине, за то, что не уследил, козёл однорукий…»

И тогда Молчун бросился ему на шею и вцепился в горло зубами.

Пожалуй, каждый, кто в Стратегическом лесу на панду ходил, так смог бы.