Роберт Сойер - Квантовая ночь [litres]

А потом был звонок, которого я давно ждал.

Доктор Бхавеш Намбутири из Университета Виннипега наконец-то завершил картографирование моего визуального индекса памяти на основании результатов сделанного мне в больнице Святого Бонифация МРТ-сканирования. Другими словами, у него наконец-то появился ключ; пришло время отпереть замок. Когда я поехал к нему в лабораторию, стоял тёплый летний день – но не настолько тёплый, чтобы объяснить, почему я так обильно потел.

Я почему-то ожидал, что буду лежать на каталке, глядя в потолок, но доктору Намбутири оказалось удобнее зондировать мою макушку, когда я сижу на обычном низком ковшеобразном сиденье, установленном на вертящейся подставке. И на нём не было белого лабораторного халата, который я ассоциировал с Уайлдером Пенфилдом. На нём были обычные джинсы и свободная тёмно-красная рубашка. В конце концов, сказал он, он ведь не собирается вскрывать мне череп – только находящийся в нём разум.

Намбутири стоял возле меня, а рядом с ним на столике на колёсах лежал прибор размером примерно с обувную коробку. Из него выходили два длинных кабеля, оканчивающихся металлическими наконечниками, – они несколько напоминали щупы омметра. Он приложил один из щупов к моей левой височной доле, а второй – к передней поясной коре. На приборе явно был какой-то дисплей, который был виден ему, но не мне; он постоянно поглядывал на него.

– О’кей, – сказал он. – Что-нибудь чувствуете?

– Нет. Ничего.

– А сейчас?

– Ничего.

– А так?

– Боже мой… – сказал я. Разумеется, я сразу же её узнал – и это не имея никаких других воспоминаний о ней в молодости, или о её причёске в стиле 1980-х.

– Что?

– Моя… моя мать. Она выглядит такой молодой, и…

– Да?

– Ну, мне рассказывали, что в моей детской были тошнотворно-зелёные стены, но я этого совершенно не помнил. Но… это, должно быть, там.

Он чуть-чуть сдвинул щупы; я почувствовал укол грусти, когда этот яркий образ пропал.

– О’кей, а сейчас?

– Плюшевый медведь, но не помню, чтобы я такого видел.

– А здесь? – Намбутири снова сдвинул щупы, и я ощутил вкус чего-то приторно-сладкого.

– Наверное, детский сироп от кашля?

– А здесь?

– Мой отец – с волосами! – читает мне книжку.

– Здесь?

Я шумно втянул в себя воздух.

– Что? – спросил Намбутири.

– Это оно. Несомненно.

– Что вы видите?

– Кайла – моя подруга; должно быть, во время моего тёмного периода, только…

– Да?

– Моложе. И…

– Да?

– Голая.

Наверное, Намбутири усмехнулся; а может быть, и нет.

– Очень хорошо, – сказал он. – Определённо искомый период времени. И…

Я едва не попросил его не двигать щупы, не из-за того, что воспоминание было очень приятным – хотя это было так, – но потому, что это было первое, что я вообще вспомнил о том времени, и я боялся, что мы никогда не найдём снова ни его, ни какую-либо из его частей, но…

– Аудитория, – сказал я. – И… духи. Господи, да, я совершенно забыл: эта сумасшедшая чикса из Восточной Европы, которая сидела впереди меня на курсе по научной фантастике; всегда приходила на занятие, будто вылив на себя ведро духов. Как её звали…

– Вы мне скажите.

Я изо всех сил зажмурил глаза, и имя вспомнилось.

– Божена.

Внезапно её лицо и её запах пропали. И всё же:

– Но я не понимаю. Я вспоминаю и запахи, и звуки, а не только визуальные образы.

– Конечно, вы ведь вспоминаете их и при помощи вербальной системы индексации, хотя это не слова; извлечённые воспоминания будут в полном вашем сенсориуме независимо от системы индексации.

– Понятно.

Следующие три выуженных им воспоминания явно относились ко временам моего младенчества, включая, как я подозреваю, первый раз, когда я, дитя Валентинова дня [86] Так называют детей, родившихся в конце ноября. Такие дети с большой долей вероятности были зачаты в Валентинов день (14 февраля). В канадских прериях (провинции Альберта, Саскачеван и Манитоба) в конце ноября уже обычно лежит снег. , увидел землю, не покрытую снегом. А потом мы снова вернулись в 2001-й – или по крайней мере таково было моё предположение: я прожил в одной и той же комнате в общежитии два года, но визуальный индекс должен был включать лишь воспоминания из тёмного периода.

– А это?

Поначалу я подумал, что ничего не вспомнил. Затем я осознал, что ощущаю давление на тело. Мне показалось, что именно так чувствует себя человек в смирительной рубашке. Только я не был обездвижен – я двигался головой вперёд, будто меня тянули вверх по невероятно узкой лифтовой шахте. Хотя нет, не вверх – движение не было вертикальным. Горизонтальным . И меня не тянули, а, скорее, толкали. Давление на меня продолжало увеличиваться, становясь таким сильным, что…

Боже.

…моя голова!

Я почувствовал, как она раскалывается.

Другое воспоминание, из другого времени, из другой части моего мозга и другой системы индексации ненадолго всплыло в моей памяти: страх в тот день, когда я подпрыгнул и чуть не размозжил голову Ронни Хендлеру.

Но мой череп раскололся не с одной стороны – его сдавливало со всех сторон, и я чувствовал, как кости…

Я чувствовал, как кости сдвигаются , словно тектонические плиты, а некоторые из них даже подвергаются субдукции…

И вдруг – холодок на макушке; давление пропадает сначала в верхней части черепа, потом ниже, потом…

В глазах запекло из-за…

Из-за света .

– Господи, господи…

– Что?

– Это было моё рождение!

Намбутири это, похоже, не удивило.

– Да, есть множество свидетельств того, что аутисты помнят момент собственного рождения – потому что они продолжают использовать визуальный индекс для доступа к воспоминаниям всю свою жизнь.

– Это… вау! Невероятно.

– Доказательство концепции, вот что это такое. Всё сохранилось нетронутым – всё, начиная с самого момента рождения. Не беспокойтесь; моя установка записывает координаты каждого контакта. Теперь мы сможем по желанию вызывать любое из этих воспоминаний. Так что всё готово к тому, чтобы узнать, что же на самом деле произошло в том году, – назовём это «Мнемоническая одиссея 2001-го». Этим мы займёмся в нашу следующую встречу.

– Но… прошу вас, не могли бы мы продолжить сейчас?

– Простите, Джим. Мне бы тоже этого хотелось. Но не вы один читаете летние курсы.

Я кивнул, благодарный за эти обрывочные образы – но безумно желающий новых.

На школьных уроках физики – а до встречи с Кайлой в последний раз я сталкивался с этой дисциплиной как раз в школе – всем показывают знаменитый фильм 1940 года об обрушении Такомского моста (подвесного моста длиной более мили), соединившего берега Пьюджет-Саунд. В фильме мост начинает раскачиваться влево-вправо под ветром, и мостовая изгибается волнами под невероятными углами, а потом мост разрушается, и его средняя часть обрушивается в воду. Каждый школьник испытывает потрясение от этого зрелища: оно выглядит таким нереальным, что ты думаешь – такого просто не может быть, ничего подобного не может случиться в реальной жизни.