Роберт Сойер - Квантовая ночь [litres]

– Я не стал бы так утверждать, – ответил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Нет, – отозвалась Белинда Диккерсон, снова глядя на мужчин и женщин на местах присяжных, которые – все как один – сосредоточенно внимали происходящему. – Уверена, что нет.

Судья Кавасаки наконец объявил перерыв, и я вышел из зала суда с вновь заколотившимся сердцем – чувство, которое, принимая во внимание моё прошлое, я терпеть не мог. Хуан Санчес собирался обедать с Девином Беккером, но я сомневался, что они обрадовались бы, если бы я к ним присоединился. Я вышел под дневную жару на горячий воздух, дрожащий над асфальтом парковки, трясущейся рукой вставил блютус-ресивер в ухо и позвонил сестре в Калгари. Раздался гудок, потом женский голос произнёс:

– «Моррел, Томпсон, Чандлер и Марчук».

– Хизер Марчук, пожалуйста. – Брак моей сестры распался много лет назад, задолго до моего, но на профессиональном поприще она всегда пользовалась девичьей фамилией.

– Могу я спросить, кто ей звонит?

– Её брат, Джим.

– О, мистер Марчук, здравствуйте. Вы в городе?

Обычно я довольно хорошо запоминаю имена, и, думаю, если бы не был так взбудоражен, то вспомнил бы, как зовут секретаршу. Я даже вспомнил, как она выглядит – миниатюрная блондинка в круглых очках.

– Нет. Хизер на месте?

– Я сейчас вас переключу.

Я видел, как дородный детина пялится на меня – вероятно, репортёр в надежде на интервью. Я повернулся и быстрым шагом пошёл прочь.

Мы с сестрой общаемся пару раз в месяц – чаще ей Густав не позволяет, – но всегда по вечерам; она была явно удивлена тем, что я позвонил среди рабочего дня.

– Джим, у тебя всё в порядке? Ты где?

На первый вопрос я утвердительно ответить не мог, поэтому перешёл сразу ко второму:

– В Атланте.

Хизер слишком хорошо меня знала.

– Что-то не в порядке. Что?

– Ты знала, чем занимался дедушка Кулик во время войны?

Секундная пауза. Где-то далеко – там или здесь, я не мог определить – выла сирена.

– Что за чёрт, Джим?

– Прости? – Вопрос, не извинение.

– Что за чёрт? – повторила она.

– Ты о чём?

– Джим, если это какая-то дурацкая шутка…

– Я не шучу.

– Ты прекрасно знаешь, чем он занимался во время войны в том лагере.

– Ну, теперь-то я знаю, – сказал я. – Узнал сегодня. Я давал показания как свидетель-эксперт на том процессе, про который тебе рассказывал. И прокурор вывалил на меня эту новость.

– Это не новость, бога ради, – сказала Хизер. – Об этом стало известно много лет назад.

– Почему ты мне не рассказала?

– Ты рехнулся? Мы все об этом знали.

В голове у меня плыло.

– Я этого не помню.

– Серьёзно?

– Серьёзно.

– Джим, послушай, у меня встреча с клиентом через… чёрт, я должна бежать прямо сейчас. Я не знаю, что тебе сказать, но обратись к кому-нибудь, хорошо?

После утреннего потрошения я был бы рад отправиться домой, но, когда судья объявлял перерыв, мисс Диккерсон дала понять, что со мной ещё не закончила. Не найдя веганских блюд в кафетерии суда, я решил остановиться на упаковке салата и чашке чёрного кофе.

Фейерверк начался сразу же, как только слушания возобновились.

– Возражение! – вставая, заявил Хуан в ответ на новый вопрос Диккерсон об истории моей жизни. – Эти раскопки не имеют ни малейшего отношения к вопросу о приговоре Девину Беккеру.

Диккерсон развела руками, поворачиваясь к погружённому в раздумья судье.

– Ваша честь, это первый раз, когда метод мистера Марчука применяется в суде. С разрешения суда, представляется весьма важным тщательно исследовать все возможности для предвзятости или предубеждений, которые могут повлиять на результат, – даже такие, о которых свидетель сам не имеет понятия.

– Очень хорошо; возражение отклоняется. Однако не забредайте слишком далеко.

– Разумеется, ваша честь. – Она снова повернулась ко мне: – Мистер Марчук, сэр, каково ваше отношение к смертной казни? – Я заметил, как стиснулись широкие челюсти Хуана.

– Я против смертной казни.

Диккерсон кивнула, словно ничего другого и не ожидала.

– Ранее вы сказали нам, что вы канадец, а у наших северных друзей смертной казни нет. Ваше неприятие базируется лишь на вашем гражданстве, как, к примеру, любовь к хоккею или кленовому сиропу?

– Нет, оно имеет философское обоснование.

– Ах да. Когда мистер Санчес вас представлял, он упомянул о том, что вдобавок к трём научным степеням по психологии у вас также есть степень магистра в области философии, верно?

– Да.

– Поскольку на данном процессе речь идёт как раз о том, будет ли мистер Беккер приговорён к смертной казни, не могли бы вы вкратце просветить нас относительно ваших философских возражений против неё?

Я глубоко вдохнул. Я часто обсуждал этот вопрос на занятиях со студентами, однако почти осязаемое неодобрение со стороны присяжных выбивало меня из привычной колеи: на этом процессе окружной прокурор не допустил в состав присяжных никого, кто выступал бы против смертной казни.

– Это не только мои возражения, – сказал я. – Я философ-утилитарист. Утилитаристы считают, что высшим благом является наибольшее счастье для наибольшего числа людей. И один из основателей утилитаризма, Джереми Бентам, сформулировал в 1775 году несколько убедительных аргументов против смертной казни – аргументов, не потерявших значения и сейчас.

Я сделал короткую паузу, позволяя бабочкам в животе немного успокоиться, затем продолжил:

– Во-первых, говорил он – и я с ним согласен, – смертная казнь убыточна. То есть казнить человека обходится обществу дороже, чем оставить его в живых. Это было правдой во времена Бентама, и это тем более так в наши дни: продолжительные процессуальные действия, в одном из которых мы все принимаем участие прямо сейчас, и неизбежные апелляции делают казнь преступника гораздо дороже, чем его пожизненное содержание в тюрьме.

И не менее важно, говорил Бентам – и я снова с ним соглашаюсь, – смертная казнь необратима. Нет способа исправить допущенную ошибку. Очевидно, что несчастье для казнённого, проистекающее из неправомерной казни, огромно. Более того, если общество казнит невиновного человека и этот факт впоследствии становится известным, когда, к примеру, ловят настоящего преступника, то каждый член общества испытывает – или по крайней мере должен испытывать – тяжёлое раскаяние по поводу ужасного деяния, сотворённого от имени всех нас. И тогда…

– Спасибо, сэр. Нам ясна идея. А каково ваше отношение к абортам? Если вы считаете, что необратимое наказание невиновного ослабляет общество, то, я уверена, присутствующие здесь мужчины и женщины в свете того, что Верховный суд недавно отменил решение по «Роу против Уэйда», будут счастливы услышать, что вы выступаете против абортов.