Наль Подольский - Время культурного бешенства

Это, пожалуй, все, что я помню о шаманах и о камлании. Хотя вот еще. В тот же день полковник заказал новую кнопку, точную копию первой. И воткнул ее в шоссе перед танками. Но они без церемоний вдавили ее в асфальт и продолжали свой марш.

Время наше — лихое, можно сказать, опять героическое. Художества всякие — ну, там, балет, живопись — трудовому народу крепко наступили на горло.

Вот, допустим, нанимается работяга на завод. Документы в порядке, квалификация соответствует — иди и трудись? Ан нет, сперва сдай-ка культурный минимум. Сидят в комиссии господа утонченные, холеными пальчиками бумажки перекладывают.

— Скажите, пожалуйста, какие балеты Стравинского знаете?

— Будьте любезны, перечислите известные вам полотна Вермера Делфтского.

Парень начинает потеть:

— Да не знаю я ни Вермера, ни Делфтского! Я сварщик.

— Извините, но вы не соответствуете уровню, — картавит председатель.

— Я же, блин, объясняю, я — сварщик!

— Вы явно не понимаете, на каком витке культуры находится наше общество.

— Да повешусь я на вашем витке! Мне семью кормить надо!

— Так вот идите и повышайте уровень… Следующий!

А уровень известно как повышают — пожалуйте на специальные курсы, искусствоведение для сварщиков. И первым делом — деньги плати.

Или вот другой случай. Купил человек квартиру на свои трудовые, последние. Въезжает — из окон дует, унитаз неисправный, но зато на каждой стенке картина, и отнюдь не задаром — входит в общую стоимость. Было бы нарисовано хоть что-то понятное — про войну или про природу. Так нет, куда ни глянь — везде черный квадрат, синий куб или серый шар, или вообще незнамо что. Не нравится — твое личное дело. Но вынести на помойку — ни-ни, на это специальная статья есть. Национальное достояние.

Гляньте на наши улицы: на всех брандмауэрах, да и просто на стенах гигантские репродукции живописи. На доме, где я живу, — «Боярыня Морозова» в два этажа. В нашей квартире кухонное окно закрывает. А попробуй в ней хоть дырочку сделай, для вентиляции — пойдешь по статье.

Зайдите в любой городской сад — везде или балет, или опера. Вход, соответственно, платный. Посидеть в тишине и бесплатно негде.

Все знают, сколь покладист и терпелив наш народ. Все сносили безропотно. Но когда эти супостаты протащили закон об обязательном страховании произведений искусства, чаша терпения переполнилась. Пенсионеров этот закон задушил насмерть. Иные пробовали дарить детским садам или школам — так те тоже еле сводят концы с концами, для чего им такая обуза?

Одним словом, стали мы выходить на улицы. Председатель ЦК нашего — мужик головастый, лобастый, не чета нам — образованный, он и заклеймил этот антинародный режим словом «пиктократия». Хорошее слово, смачное.

Это главный наш лозунг — «Долой пиктократию!». Есть и другие, попроще: «Прекратить живописное свинство», «Не душите народ культурой», «Картины, убирайтесь в музеи!».

На демонстрациях мы соблюдали порядок — ни драк, ни шума. Но дружинники все-таки нас пасли. Только выйдем, а на одной стороне улицы — ДДРМ (Добровольные друзья Русского музея), в косоворотках, на другой — ДДЭ (Добровольные друзья Эрмитажа), эти — в камзолах.

Все было тихо, пока на Питер не пошли боевые машины. Все знают, кто виноват в этом. Если уж наши родные танки, плоть от плоти, пошли на наш город — значит дела совсем худые. И тут начались уже не просто демонстрации, а марши протеста. Почти каждый день на Невском перекрывали движение. С нами шли все — пенсионеры от любых партий, студенты, рабочие и всякие непонятные молодые люди, например, вакумисты, но они были тихие. Влились в наши ряды и бритоголовые. Оно, конечно, что касается фашистских лозунгов, они заблуждаются, да у них еще будет время одуматься, а сейчас — все равно, нам они — социально близкие.

Бритоголовые — ребята горячие. Вот с ними-то у дружинников и начались первые свары. А дальше пошло-поехало. Во время уличной драки мало кто разбирает, кто свой, кто чужой. Тут и мы вспомнили наших дедов и прадедов. И не такие уж мы темные — помним, каких художников наши отцы уважали. Например, скульптор Шадр, «Булыжник — оружие пролетариата». Только нынче булыжников нет в нашем городе, но ничего, пустые бутылки тоже годятся.

Вот с тех пор так и живем. Дойдут, не дойдут до нас танки — не знаем. Все это по-ученому называется — состояние неустойчивого равновесия.

Приятной странностью времени культурного бешенства, вообще говоря, стимулировавшего окостенение искусства, был подъем художественной фотографии в Петербурге. Идеологом брожения в светописной среде и зачинщиком различных акций стал фотограф Каракатаев, мастерская которого сделалась чем-то вроде штаба фотографической фронды.

Как только начались пресловутые городские беспорядки, фотографы оказались в их первых рядах, и от непрерывного сверкания блицев не мог скрыться никто. По мере увеличения накала страстей и развития института уличного мордобоя, фотографы стали держаться вместе, образуя слитную массу, чтобы уменьшить шансы хулиганов и дружинников разбить фотографические объективы и головы. Только сейчас стало видно, как много фотографов в Петербурге. Людей, позиционирующих себя как фотохудожники, всегда было предостаточно, а тут еще разные факультеты фотожурналистики начали их плодить в огромном количестве. И теперь во всех уличных шествиях фотоотроковицы, сияя объективами камер и сверкая вспышками, наступали рядами, как термиты.

В марши протеста фотографов привлекала не только репортажная съемка — у них самих были причины протестовать. Пиктократы не соглашались признать равноправие фотографии по отношению к правящей триаде живопись-балет-музыка. В уголовном кодексе в статье «Враг искусства» были разделы «Враг живописи», «Враг балета», «Враг музыки», но, несмотря на все усилия светописцев, так и не появился вожделенный параграф «Враг фотографии». Эта обидная дискриминация развязывала руки недобросовестным издателям и торговцам.

Поэтому в уличных шествиях фотографы часто несли свои корпоративные лозунги. Самым популярным было любимое изречение Каракатаева: «Живопись — битая карта». Бытовали также тексты: «Все искусства равны», «Наше НЕТ живописному безобразию» и «Малевич — сбитый пилот».

Когда танки и самоходки начали свой машинный марш, тотчас около них засверкали блицы фотографов. Объектами съемки, понятно, были не танки, а люди рядом с ними. Довольно долго бронеколонна служила светописцам исключительно источником сюжетов. Но когда головной танк добрался до Белоострова, для многих фотографов стало главным вопросом — не как снимать «железный поход», а как его остановить. Тем более, что одному фотографу это уже удалось, хотя и ненадолго. Стоило попытаться — вот только бы знать, как это сделать?