Альфред Бестер - Тигр! Тигр! [сборник litres]

И даже огоньки его собственной тлеющей одежды вговаривали белиберду в уши:

– МАНТЕРГЕЙСТМАНН! – ревели они. – УНТРАКИНСТЕЙН ГАНЗЕЛЬСФУРСТИНЛАСТЭНБРУГГ!

Цвет был болью… жаром, стужей, давлением; ощущением непереносимых высот и захватывающих дух глубин, колоссальных ускорений и убийственных сжатий.

Осязание было вкусом… Прикосновение к дереву отдавало во рту кислотой и мелом, металл был солью, камень казался кисло-сладким на ощупь, битое стекло, как приторное пирожное, вызывало тошноту.

Запах был прикосновением… Раскаленный камень пах, как ласкающий щеку бархат. Дым и пепел терпким шероховатым вельветом терли его кожу. От расплавленного металла несло яростно колотящимся сердцем; озонированный взрывом воздух пах, как сочащаяся сквозь пальцы вода.

Фойл не был слеп, не был глух, не лишился чувств. Ощущения поступали к нему; но поступали профильтрованные через нервную систему исковерканную, перепутанную и короткозамкнутую. Он находился во власти синестезии, того редкого состояния, когда органы чувств воспринимают информацию от объективного мира и передают ее в мозг, но там все ощущения путаются и перемешиваются друг с другом. Звук выражался светом, движение – звуком, цвета казались болью, прикосновения – вкусом, запах – прикосновением. Фойл не просто затерялся в адском лабиринте под собором Святого Патрика; он затерялся в калейдоскопической мешанине собственных чувств.

Снова доведенный до отчаяния, на самой грани смерти, он отказался от всех устоев и привычек жизни; или, может быть, ему было в них отказано. Из сформированного опытом и окружающей средой существа Фойл превратился в зачаточное, рудиментарное создание, жаждущее спастись и выжить и делающее для этого все возможное. И снова, как два года назад, произошло чудо.

Вся энергия человеческого организма целиком, каждой клетки, каждого нерва, мускула, фибра питала эту жажду, и снова Фойл джантировал в космос. Его несло по геопространственным линиям искривленной Вселенной со скоростью мысли, далеко превосходящей скорость света. Пространственная скорость была столь пугающе велика, что временная ось отошла от вертикальной линии, начертанной от Прошлого через Настоящее в Будущее. Он мчался по новой, почти горизонтальной оси, по новой геопространственной линии, движимый неисчерпаемым потенциалом человеческого мозга, не обузданного более концепциями невозможного.

Снова он достиг того, чего не смогли Гельмут Грант, Энрико Дандридж и множество других экспериментаторов, потому что слепая паника заставила его забыть пространственно-временные оковы, обрекшие на неудачу предыдущие попытки. Он джантировал не в Другое Место; он джантировал в Другое Время. Но самое важное – сознание четвертого измерения, завершенная картина Стрелы Времени и своего положения на ней, которые заложены в каждом человеке, однако находятся в зачаточном состоянии, подавляемые тривиальностью бытия, у Фойла выросло и окрепло. Он джантировал по пространственно-временным линиям, переводя «i» – квадратный корень из минус единицы – из мнимого числа в действительность великолепным действом воображения.

Он джантировал.

Он был на борту «Номада», плывя через бездонную стужу космоса. Он стоял у двери в никуда.

Холод казался вкусом лимона, а вакуум когтями раздирал кожу. Солнце и звезды били все тело лихорадочной дрожью.

– ГЛОММНА ФРЕДНИИТ КЛОМОХАМАГЕНЗИН! – ревело в его уши движение.

Фигура, обращенная к нему спиной, исчезла в конце коридора; фигура с медным котлом, наполненным пищевыми концентратами. То был Гулли Фойл.

– МЕЕХАТ ДЖЕСРОТ К КРОНАГАНУ НО ФЛИММКОРК, – рычало его движение.

– Аха! Ох-хо! Мгит нок тукак, – отвечали завихрения света и теней.

– Оооооох? Соооооо? Неееееее. Аххххххх, – бормотал тянущийся за ним потревоженный мусор.

Лимонный вкус во рту стал невыносим; раздирающие тело когти были мукой.

Он джантировал.

И появился в полыхающем горниле под собором Святого Патрика всего через секунду после своего исчезновения. Его тянуло сюда, как снова и снова притягивает мотылька манящее пламя. Он выдержал в ревущей топке всего лишь миг.

И джантировал.

Он находился в глубинах Жофре Мартель. Бархатная бездонная тьма была раем, блаженством, эйфорией.

– А-ах! – облегченно выдохнул он.

– АХ! – раздалось эхо его голоса, и звук предстал ослепительно ярким узором света:

Горящий Человек скорчился.

– Прекратите! – закричал он, ослепленный шумом. И снова донесся сверкающий рисунок эха:

Отдаленный топот явился его глазам затейливым узором развевающегося вымпела:

То была поисковая группа из госпиталя Жофре Мартель, при помощи геофона выслеживающая Фойла и Джизбеллу Маккуин. Горящий Человек исчез, но невольно сбил ищеек со следа беглецов.

Он снова появился под собором. Отчаянное трепыхание швыряло Фойла вверх по геодезическим линиям; те же неотвратимо возвращали его назад, в то Настоящее, которого он стремился избежать; ибо Настоящее было самой низкой точкой параболы пространства-времени.

Он мог гнать себя вверх и вверх, в Прошлое или Будущее, но рано или поздно падал в Настоящее, подобно брошенному со дна бесконечного колодца мячу, который сперва катится вверх по пологому склону, потом на миг застывает и падает вниз.

И все же снова и снова он бился в неведомое.

Он джантировал.

И оказался на пустынном австралийском побережье.

Бурление пенящихся волн оглушало:

– ЛОГГЕРМИСТ КРОТОХАВЕН ЙАЛЛ. ЛУГГЕРМИСК МОТЕСЛАВЕН ДЖУЛ.

Шум пузырящегося прибоя слепил.

Рядом стояли Гулли Фойл и Робин Уэднесбери. Неподвижное тело лежало на песке, отдававшем уксусом во рту Горящего Человека. Морской ветер пах оберточной бумагой.

Фойл шагнул.

– ГРАШШШ! – взвыло движение.

Горящий Человек джантировал.

И появился в кабинете доктора Ореля в Шанхае.

Фойл снова стоял рядом и говорил узорами света:

Джантировал.

Вновь холод, вкус лимонов и раздирающие кожу когти… Горящий Человек заглядывал в иллюминатор серебристой яхты. Сзади высились зазубренные горы Луны. Он увидел резкое перестукивание подающих кровь и кислород насосов и услышал грохот движения Гулли Фойла. Безжалостные клешни вакуума удушающе сжали горло.