Дмитрий Федотов - Маяки [Сборник]

— Да все уже в порядке, Андрюха. Твоя «зараза» сработала, первый шок позади, и ничего страшного не случилось… Мы даже в некотором роде благодарны тебе.

Я почувствовал, что он говорит искренне, и вздохнул с облегчением, но его тут же сменила тревога: а если бы Володька не индуцировал жену? И во всех ли случаях возможно такое «вторичное заражение»? Человек становится честным и правдивым, но остальные-то душевные качества никуда не деваются! Как насчет совести, например?

— Ну, как, есть результат?

Вопрос Заборского вернул меня к действительности.

— Есть. Даже больше — вторичная индукция.

— Ага! Это интересно! Репликация сингулярности?! Обалдеть! Нет, дружище, ты не феномен, ты самая настоящая новая философская проблема!

Костя, бормоча и цокая языком, принялся за трубку, рассыпая по столу душистые табачные крошки. Маша молча убирала со стола, потом вдруг замерла и строго посмотрела на меня.

— Ты хоть понимаешь, насколько все это серьезно, Андрей?

— Лучше бы не понимал! И я понятия не имею, что со всем этим делать, какой путь искать или выбирать, к чему стремиться… Или просто сидеть на берегу и ждать, когда мимо проплывет труп моего врага?

— Ну, из тебя мог бы получиться неплохой народный мститель, этакий современный Зорро, — улыбнулся Костя, раскуривая трубку. — Будешь вычислять преступников, являться к ним и заставлять идти с повинной с помощью индукции, будешь делать честными чиновников и полицейских…

— Опять шутишь? — Я горько усмехнулся. — Да меня самого вычислят через месяц, объявят или американским шпионом, или психом и упекут соответственно диагнозу. Если просто не шлепнут.

— А ты создай группу, тайную организацию борцов за справедливость…

— Уже было! Историю борьбы за справедливость ты знаешь не хуже меня и чем все заканчивалось — тоже… Ладно, ребята, пойду я. И так допоздна у вас засиделся.

Мы попрощались, и я вышел в теплую летнюю ночь. Мелкая ночная живность крутилась под фонарями, где-то играла музыка, доносились тихие голоса и смех. Над головой раскинулся темно-синий купол, усеянный крупными самоцветами. Я прошел через детскую площадку и присел на лавочку возле цветущего куста жасмина. Запрокинул голову и без слов спросил бархатную бездну: «Подскажи, что мне делать? Как найти верный путь?»

Некоторое время ничего не менялось в темно-синей глубине, а потом я вдруг заметил слабый, пульсирующий огонек, быстро перемещавшийся между неподвижных ярких собратьев. Огонек стремительно пересек весь ночной небосвод, ослепительно вспыхнул на миг и пропал. И в тот же миг будто кто-то начертал перед глазами огненные слова невидимым стилом: «Viam supervadet vadens…»

Понадобилось несколько секунд, чтобы осознать: вот он, путь! Не надо потрясений и борьбы тайных обществ, не нужно рисковать своей и чужой жизнью. Все гораздо проще и сложнее одновременно, но именно так — правильно!

— Ты что, на самом деле увольняешься, Мурзилка?! — вытаращился на меня начпокадрам, принимая заявление. — Что случилось?

— Все в порядке, Лохматыч, так надо, — улыбнулся я. — Не расстраивайся, еще свидимся.

— Вообще-то, мне здесь тоже все осточертело! — неожиданно выдал он и тут же испуганно зажал себе рот.

— А вот это — истинная правда, — серьезно сказал я и вышел.

Работы предстояло много: впереди были сотни километров и тысячи случайных, но тем не менее очень важных встреч, а Россия — очень большая страна, пока ее всю обойдешь!

Доктор Павлов так и не смог толком заснуть, остаток ночи пролетел в странной полудреме. Ощущение недосказанности смешивалось с чувством бессознательной тревоги. Кое-как позавтракав, Павлов отправился на работу. Первым делом включил компьютер и открыл сводку поступлений в стационары по «скорой» за истекшие сутки. Спустя минуту взгляд наткнулся на короткое сообщение с двадцать девятой подстанции: «Первенцев Андрей Петрович, 1970 г. р.; диагноз: трансмуральный инфаркт миокарда в заднебоковой проекции; скончался по дороге в стационар в 23 часа 55 минут».

Павлов невольно прикрыл глаза, и ему показалось, что на секунду на экране компьютера вспыхнула надпись: «Viam supervadet vadens».

Грисс проснулся от холода. Не открывая глаз, он пошарил трехпалой рукой справа, потом слева, но мантии не нащупал. Тогда Грисс открыл глаза и сел, поджав под себя длинные, голенастые ноги. В отверстие, через которое он вчера на закате забрался в этот каменный мешок, заглядывало хмурое, холодное утро. Низкие, чуть подернутые кармином облака мчались по бледно-зеленому небу. С грохотом бился о каменистый берег океан. Соленые брызги залетали в пещеру.

Грисс посвистел, подзывая мантию. Она отозвалась еле слышным писком.

«В дальний угол забилась, — подумал Грисс. — Проголодалась…»

Они не ели уже третий день. Грисс надеялся найти пищу на отмелях, но берег в этих местах оказался обрывистым, с глубокими промоинами у основания скал. Все, что Гриссу удалось отыскать, это слегка подсохший налет из красной водоросли, сохранившийся выше линии прибоя, но от этой дряни отказалась даже мантия, и уж тем более не пристало ее слизывать трехпалому.

Грисс свистнул еще раз, чуть более раздраженно. Мантия нехотя подползла к нему, вскарабкалась на плечи, окутывая своего хозяина с головы до ног. Цепляясь за валуны, трехпалый поднялся к отверстию и выглянул. Со всех сторон, сколько хватало глаз, к берегу шли огромные волны. Они были бордовые, как облака, но с металлическим отливом и розовой опушкой по гребню.

Грисс ни разу в жизни не видел волн такой высоты. Правда, он никогда так далеко и не уходил от дома. Юный трехпалый жил в маленьком рыбацком селении на окраине Трескучего леса, что широкой подковой охватывал плоский песчаный берег Сонной лагуны. А лагуна потому так и называлась, что и в непогоду вода в ней оставалась вялой, будто перекормленная многоножка. Даже во время зимних бурь малыши-трехпалые могли без опаски бултыхаться на мелководье, а подростки — пасти радужных слизней, высасывающих из донного песка мелких рачков.

От вида яростных волн Гриссу стало тоскливо и страшно. Он уже жалел, что оставил родное селение, где тихо потрескивают усеянные колючими шарами кроны трескунов, где под большим навесом женщины и девушки готовят похлебку из щупалец многоножек, где старые трехпалые кутают в сытые мантии свои костлявые тела, бахвалясь друг перед другом былыми охотничьими подвигами. Малышня возится в песке, а молодые ловцы чинят снасти, готовясь к большому промыслу. Надо было возвращаться, но узкая тропа, которой Грисс еще вчера пробирался вдоль обрыва, теперь исчезла в мутном вареве штормового прибоя. Конечно, если прижаться к скользкой от несъедобной водоросли скалистой стене и двигаться мелкими шажками, приставляя ногу, то можно попробовать выбраться из западни.