Кристина Далчер - Голос

– Я сейчас вернусь. – Затем, подумав, прихватываю с собой еще две перчатки и удаляюсь в сторону того маленького туалета.

Лоренцо удивленно поднимает бровь.

– Было ведь шесть пробирок, верно? – говорю я ему и слышу, как у меня за спиной закрывается холодильный шкаф, а затем из крана над раковиной в чистую пробирку льется вода.

Солдаты никогда особо тщательно нас не обыскивают, ни утром, когда мы входим в здание, ни вечером, когда мы оттуда выходим. В конце концов, они обыкновенные люди. К тому же, вполне возможно, за этот год жизни в новом, мужском, мире, где практически отсутствуют говорливые и властные представительницы женского пола, они совершенно отвыкли от необходимости беспокоиться насчет всяких женских уловок и основательно подзабыли наши особые женские секреты и наши многочисленные способы утаивать все, что угодно, не говоря уж о таких маленьких предметах цилиндрической формы. Возможно, они так долго заставляли нас молчать, что у них стерлись даже малейшие подозрения насчет нашего женского коварства.

Я пять раз проверяю пробку в пробирке, прежде чем она кажется мне достаточно надежной и безопасной, затем засовываю пробирку в латексный палец перчатки, завязываю его узлом, а ненужное отрезаю; ту же процедуру я повторяю и с двумя другими перчатками. В итоге получается некий узелок из голубого латекса, больше уже, пожалуй, не цилиндрический и не такой уж маленький. Больше всего он похож на какую-то неуклюжую затычку. «Какого черта ты беспокоишься, – говорю себе я. – У тебя же там пролезли целых четыре детских головки, причем дети были крупные и вполне доношенные». Короче, вытерпеть небольшой дискомфорт в течение ближайшего часа мне вполне по силам.

Выпрямившись и досуха обдув под струей горячего воздуха руки, я возвращаюсь к Лоренцо, который успевает бросить на меня один-единственный предостерегающий взгляд, и я вижу, что прямо ко мне движется По. Почему-то, когда я стою с ним рядом, он мне кажется еще шире в плечах и выше ростом.

– Какая-то проблема, доктор Макклеллан? – спрашивает По.

– Проблема возникнет, только если вы уменьшите мою ежедневную квоту на посещение туалета, – дерзко отвечаю я.

Ответа у По не находится. Он тщательно проверяет каждый отсек лаборатории, особо осмотрев Барабанщика в его клетке из плексигласа, затем поворачивается к нам и говорит:

– Следуйте за мной.

– Но мы еще не закончили, – говорю я. – Да, Энцо? – И я смотрю на него мрачным тяжелым взглядом, который безошибочно таит в себе совсем иной вопрос.

– Да нет, пожалуй, закончили, – говорит он.

По еще минут пять сует нос буквально в каждую дырку; я даже дыхание затаиваю, когда он открывает холодильник для хранения материалов и изучает его содержимое куда дольше, чем, по-моему, требуется на то, чтобы пересчитать пробирки. Затем он выводит нас в коридор, останавливается возле лифта и нажимает на кнопку.

– Карты, пожалуйста. – Он протягивает свою мясистую лапищу ладонью вверх.

– Вот как? – говорю я и через голову снимаю висящую у меня на шее электронную карту-пропуск. Она, естественно, застревает у меня в волосах, и По пытается мне помочь ее высвободить. Но едва его рука касается моего виска, я резко вздрагиваю. Ничего удивительного: рука у него холодна как лед.

А мне снова приходит в голову мысль о Дэле, Шэрон и их трех девочках. И почему-то, как ни странно, мне ужасно хочется знать, кто сейчас кормит животных у них на ферме.

Однажды, когда Стивен был еще совсем ребенком, он спросил у меня, есть ли у животных язык.

– Нет, – ответила я.

– А они думают?

– Нет.

Оказалось, что в школе он прочел какую-то книгу о пчелах, в которой утверждалось совсем другое. Он показал мне эту книгу как-то днем на кухне, поскольку все это было еще в те времена, когда Стивен, а не Соня, каждый день в четыре часа требовал у меня горячее какао.

– Тут говорится, что пчелы могут улетать на поиски пыльцы, а потом возвращаются в свой улей и рассказывают другим пчелам, где эту пыльцу можно найти. – И Стивен прочел мне вслух изрядный кусок. – А еще тут говорится, что танцы пчел – это вроде как их язык.

Я посмотрела, чья это книжка, а потом выяснила данные одного из авторов. Оказалось, что это некая женщина-пчеловод, обладавшая целым списком различных дипломов, ни один из которых, впрочем, ни малейшего отношения к лингвистике не имел.

– Нет, это еще не язык, – объяснила я сыну. – Пчелиный танец – это что-то вроде радостной джиги, сигнала, который как бы говорит всем: «Здорово, ребята! Я тут отличной пыльцой разжилась!» На большее пчелы не способны, детка. Свяжи им крылышки и заставь возвращаться в улей ползком, так они будут «рассказывать» то же самое первому попавшемуся камню. То, что действительно есть у пчел, называется особой формой коммуникации, причем весьма специализированной ее формой, но это все-таки не настоящий язык. Настоящим языком, речью, обладают только люди.

– А как же горилла Коко? – Так сильно понравившуюся Стивену книгу накатала целая команда «экспертов»-зоологов.

– Коко – действительно потрясающе умная горилла и сумела выучить несколько сотен знаков, а все-таки не способна делать то, что уже хорошо умеют, например, твои младшие братья, хотя Сэму и Лео всего по четыре года, а Коко сорок пять.

Стивен надулся, забрал свою книжку и ушел к себе в комнату. Ну, вот и еще один пузырь лопнул, подумала я. А ведь так приятно воображать, что наши четвероногие и двуногие друзья тоже обладают собственным речевым механизмом. Возможно, именно поэтому люди все продолжают искать доказательства того, что животные умеют говорить. Но это неправда.

А сейчас в лифте мне вдруг страшно захотелось, чтобы это было правдой.

– Да, вот так, – говорит По, пряча наши карты, и сообщает, когда мы выходим на первом этаже. – Вы, кстати, можете забрать свои ноутбуки. Они очищены.

Мы с Лоренцо берем свои сумки. Ему разрешено также забрать из кабинета свою кофеварку, но больше ничего взять оттуда По не разрешил и сразу запер дверь. В сопровождении По мы подходим к пункту проверки. Там все те же два солдата, рентген-установка с транспортером для наших сумок и ноль улыбок, поскольку в данный момент сержанта Петроски на посту нет. Нас по очереди досматривают, проверяют наши карманы, и тот солдат, что занимается мною, как-то неприятно задерживает взгляд на моей заднице, а затем на промежности. Судя по выражению лица Лоренцо, нижнюю часть его тела тоже подвергают унизительному досмотру.

А у меня в голове мелькают самые разнообразные возможности: например, полный осмотр тела, при котором неизвестно чьи руки – Я всего лишь подчиняюсь приказу, мэм, – будут блуждать по самым моим интимным местам и в итоге отыщут заветную, завернутую в латекс пробирку. «Что это, Джин?» – скажет Морган. И я уже вижу себя на тысячах телевизионных экранов – этим новым неожиданным представлением станут прерывать и новостные передачи, и документальный фильм о бенгальских тиграх, и детские мультфильмы. И, разумеется, меня будут показывать рядом с преподобным Карлом, и он станет зачитывать вслух очередную главу из своих учений, а я, ослепнув от бесчисленных вспышек камер, буду чувствовать только, как горит мой несчастный череп, исцарапанный тупой бритвой нерадивого брадобрея. И я еще успею увидеть ужас в глазах Патрика, которого снова заставят приехать в Форт Мид и, стоя по стойке «смирно», смотреть, как моя кровь смешивается с уже успевшей засохнуть кровью Джимбо, Дэла, Шэрон и бог знает скольких еще людей. А возможно, и моего собственного сына…