Кристина Далчер - Голос

Мне и самой будет невыносимо тяжело ждать возвращения Патрика.

Все те минуты и часы, которые проходят после того, как машина Патрика растворяется в предрассветной мгле и перестает быть виден даже свет задних фонарей, кажутся мне неким фильмом, который я без конца прокручиваю в памяти, пока дети дерутся из-за последнего шоколадного печенья, испеченного Шэрон, а Соня весьма уверенно объясняет братьям, что ей отлично известна их привычка вечно пытаться смухлевать при игре в карты. И все это время полупустая кофейная кружка Патрика стоит на кухонной стойке в чужой кухне, и кофе постепенно испаряется, превращаясь в густую коричневую жижу. Мне по-прежнему кажется, что этот дешевый американский кофе попахивает дерьмом, но пью я его все-таки почти с наслаждением.

– Я на минутку прилягу, – говорю я Шэрон, которая готовит завтрак для дюжины голодных людей, и она машет мне рукой – мол, иди, иди, – и вид у нее серьезный и понимающий. Она предлагает мне устроиться в ее комнате, если хочу, и я ухожу туда, прихватив с собой кружку с недопитым кофе. В этой комнате мне все кажется незнакомым; жалюзи на окнах спущены, потолочный вентилятор монотонно мурлычет свою колыбельную, я ложусь и представляю себе, как Патрик останавливается у ворот, где стоит охрана, вытаскивает удостоверение личности и показывает его сотруднику безопасности, у которого в ухе просто белая «ракушка» телефона, хотя вполне могла бы быть и повязка на рукаве с вышитыми буквами SS. Затем Патрик заезжает внутрь, паркуется и, как мне кажется, смотрит в небо, где на востоке уже видна светлая полоска и скоро солнечный свет пробьется сквозь ночную тьму.

Встреча в верхах – точнее, деловой завтрак – должна казаться Патрику чем-то вроде Последней Вечери, во время которой он, точно Иуда, поднесет отравленную чашу.

Мы планировали по возможности вылить это в воду. Или в кофе. Или в шампанское, которое наверняка торжественно откупорят и разольют по изящным хрустальным бокалам для двенадцати особо важных гостей, чтобы они, поздравляя друг друга, могли пригубить чудесный напиток.

Один из присутствующих – президент Майерс. Второй – его брат, Бобби Майерс, чудесным образом поправившийся после шестидневного путешествия в страну афазию. Мне, конечно, никогда не узнать, был ли его головной мозг на самом деле поврежден, или же вся история с его недугом умело сфабрикована, но если бы мне пришлось держать пари, я догадалась бы, где тут самое слабое звено. На завтраке, естественно, присутствуют и преподобный Карл, и этот его Томас Пугало, а также шесть членов Объединенного Совета Штабов, министр юстиции и председатель Верховного суда, оба последних – почетные члены Движения Истинных.

Патрик – гость номер тринадцать. Иуда Искариот Овального Зала.

Я представляю все это себе, лежа на кровати Шэрон и слушая неумолчное бормотание потолочного фена, и подобные религиозные аллюзии поражают меня своей смехотворностью. Господи! Вода, вино, тринадцать последователей… Преподобный Карл и его безумие. Говорят, Христос вполне мог быть либо безумцем, либо лжецом, либо богом. Есть даже поговорка «Псих, гад или бог». Но в то, что Карл Корбин – бог, я поверить уж никак не могу, даже если б верила во всю эту религиозную чушь. Может, богам и свойственно играть в кости, а может, и нет, но они, черт побери, никогда не стали бы начинять их ядом, способным сделать человека полубезумным.

Мой кофе совершенно остыл, но я все-таки его допиваю.

Ночью в воскресенье – неужели это было всего двенадцать часов назад? – Патрик решил, что для начала он добавит яд в воду и в кофе. А если в пробирке еще что-то останется, то это он прибережет для себя на самый крайний случай. Меня начинает трясти при мысли об этом «крайнем случае» – собственно, Иуда ведь тоже прибегнул к подобному выходу, – но По утверждает, что Патрик этот момент оговорил особо. Ибо даже отлично задуманные планы очень часто идут наперекосяк.

И на этом мой «фильм» кончается. Возможно, в подобных обстоятельствах у меня просто не хватает воображения. А может, и наоборот, мое воображение просто избыточно, ибо я все вижу отчетливо и ярко, точно отснятое на пленке «Technicolor» и предельно четкое. В конце концов, кому захочется в подробностях представлять себе сцену смерти собственного мужа – или, точнее, видеть об этом сон наяву?

Часы на прикроватном столике в спальне Шэрон показывают, что сейчас, возможно, именно это как раз и происходит.

Я не сплю. Не могу. Вместо этого я иду вместе с детьми на конюшню и наблюдаю за тем, как Соня устраивает братьям настоящую экскурсию. Словами она теперь буквально фонтанирует – просто гейзер какой-то.

– Вот это, – тараторит она, одной рукой ласково охлопывая чалую кобылу, а второй поглаживая ее между глазами, – Аристотель. Это лошадка-девочка. Хотя настоящий Аристотель был дядя. А еще она моя любимица. Шэрон ее суперумницей называет.

Затем Соня раздает нам толстые куски моркови, наставляя мальчишек, как именно нужно держать руку – плоско и ладошкой кверху, чтобы лошадь могла губами взять морковку, не прихватив пальцы, – а я вытаскиваю из кармана мобильный телефон, одолженный мне Шэрон, и набираю некий номер.

Секретарь отнюдь не в восторге от столь неожиданной перемены в моих планах.

– Но миссис Макклеллан… – говорит он, и голос у него такой же гнусавый и пронзительный, какой был у Моргана.

– Доктор Макклеллан, – поправляю я.

Он и не думает извиняться и продолжает сердито выговаривать мне:

– Мы ведь не просто так заранее составляем график проведения биопсии хориона. Между прочим, вам еще час назад полагалось бы здесь быть. И теперь я просто не знаю, куда вас вставить… – по телефону мне слышно, как он шуршит, перебирая какие-то бумаги. – Нет, теперь разве что на следующей неделе. И это еще самое раннее…

– Ничего страшного. Я передумала и не буду проходить этот тест, – быстро говорю я и отключаюсь.

– Ну что же ты, мамочка! – с упреком кричит Соня. – Иди! Сейчас твоя очередь кормить Аристотеля.

– Если Аристотель съест еще хоть одну морковку, – говорю я, – у мисс Шэрон, боюсь, будут большие неприятности. И догадайся, кого она тогда попросит вычистить стойло?

– «Убрать говно», мамочка! Это так называется! – радостно кричит Соня, и, похоже, она просто в восторге от перспективы полдня убирать лошадиный навоз. «Ну и прекрасно», – думаю я.

– А я смогу стать ветеринаром, когда вырасту? – спрашивает она.

– Может быть. Но для этого нужно много учиться. Готова ли ты к таким подвигам?

– Ну, мам, ты же как-то этот «подвиг» совершила, – с упреком говорит Стивен.

У меня такое ощущение, словно сердце мое вот-вот разорвется на части, но я понимаю: только что я приняла правильное решение.