Владимир Савченко - Должность во Вселенной. Время больших отрицаний (сборник)

Тот промолчал. Хорошо бы, чтобы в пустой комнате, бывшем кабинете, его ждала та, для которой он – Иван. Просто Ваня.

Варфоломей Дормидонтович трясся в первом утреннем троллейбусе, пустом и холодном, к себе – верней, в квартиру Пеца – на Пушкинскую. Перед этим он все-таки сгулял в полумраке на речной мыс к занесенному снегом холмику с двумя пирамидками, постоял там, мысленно отчитался перед Вэ Вэ и Корневым.

«Вот и произошел Контакт. Даже не то слово, он произошел еще в Таращанске. И не в том дело, что теперь область Контакта Вселенных расширилась, не считая башни и Овечьего ущелья, только на полигоне она теперь миллион с лихвой физических квадратных километров; и вещественных. Но он отныне – настоящий. Разумный».

Мутнел за замерзшими окнами поздний январский рассвет; вырисовывались в нем домики окраины и бетонные столбы.

«А всемузыка означает, что мы замечены. Неразличимый Контакт был и до сей поры – обширней и мощнее различимого. Именно от него пришли сюда Иорданцев и Имярек Имярекович, Дусик Климов… да, пожалуй, и я – раньше их всех. Зашел к Валерьян Вениаминычу попить чайку. Люди с земными судьбами, но глобальными, а то и вселенскими идеями и знаниями. Да и Миша Панкратов с его Ловушками тоже, ведь с них все пошло. Но коли так… коли так!.. – У Любарского вдруг дух перехватило от блистательного завершения этой мысли. – Коли так, раз все оттуда , то наши дела и действия равновелики с дрейфом М31! А!.. Рубите мне голову – равновелики! Да может быть, и тот мой сумасшедший полет из Овечьего, обезьяньи прыжки по этажам с ломом наперевес – тоже.

…Тот страшный Контакт, который я, как сумел, предотвратил, мог исполниться. Мог. Вполне. По-дурному. Допуская вселенский Ум, мы тем самым допускаем и возможную вселенскую Глупость – в заглавных буквах в силу ее масштабов. Как и у людей. Одно без другого не бывает, это как свет и тень.

…Далее во Вселенной в этом месте все образовалось бы. Конструктивно, по-умному, „дыра с Шаром“ наполнилась бы новым содержанием. Но только без нас. Без Земли и без Солнца. Обошлись бы как-нибудь две Вселенные без „незаменимых“ людишек… Но нынешний Контакт, как хотите, гораздо настоящее того. Контакт не в разрушении и уничтожении, а в созидании. Да еще и настолько гармоничном, что в музыку творение Материка выплеснулось!.. Как хотите, но это выше. И мы есть и дальше будем. Теперь-то уж точно, мадам, вы без нас не обойдетесь!..»

И он подмигнул вверх. Давно Любарскому не было так покойно и уютно, как сейчас – в промерзшем и тряском троллейбусе.

«От смерти Корнева и Пеца, от разрушительного Шаротряса, от начала моего директорства минуло три с половиной месяца, пятнадцать недель. Это по земному счету. Даже по счету для „верхних“ ниивцев со средним К12 тоже не так и много, три годика. А произошло – мы сделали! – столько, сколько не втиснешь и в геологическую эру. Мы сделали? Ой ли! С такой легкостью все давалось. А если что и не выходило, ошибались, – то именно так, чтобы раззадориться на еще более крупное. Вот и Дробление это – после моего жуткого открытия на дискете и полета. Как-то оно все волново: то вниз, то вверх. Как в старой песне:

А ведь тут не человеком играет Вселенная-судьба, мирами…»

Любарский откинулся к спинке сиденья.

«Ясно, что далее развернутся еще более крупные дела и события. И драматические – для нас, малых. При таком всеразмахе от этого не увернешься… Жаль, конечно, обидно. Постой, но почему – обидно? Почему не обидно быть крохотными тельцами на глиняном шарике в космической пустоте, а вот быть частью чего-то – или кого-то ? – несравнимо более мощного, огромно-мудрого, цельного, ему, понимаете ли, обидно?! Мы-ста. Я-ста. Пусть даже обдирая себе бока местными драмами».

Варфоломей Дормидонтович улыбнулся. Он с удовольствием чувствовал, что освобождается. Утратил для него драматизм и философский накал вопрос: мы это делаем или с нами делается? Ясно стало, что и то и другое, и так и эдак. Так было и будет. Главное, делать свое, делать крупно – и чтоб получалось.

«Если пространство – разумно-одухотворенное тело Вселенной, если время – разумное действие ее, то что в нем разумные мы ? Неужто мошки?..»

А что же Вселенная, о которой все помыслы: «верхних» ниивцев, галактик, К-глобул… и даже автора? Из-за которой все страсти и драмы.

Она танцует вальс.

В нем даже вспышки сверхновых – а где-то и квазаров, столкновения галактик – это литавровый удар tutti, после которого мелодия оркестра взмывает в небо и хочется только кружиться, кружиться…

«Я не обеспокоил вас, дорогая?»

«Ах нет, что вы!..»

Вселенная танцует вальс.

…Где-то это шопеновский вальс тонкой души, вальс для фортепиано в исполнении великих мастеров, где-то немецкий медноголосый примитив с тявком альтов и похрюкиваньем тубы, где-то под аккордеон, под трехрядку из звездных клавиш, но все равно – вальс! вальс! вальс!.. Танец, в котором всё кружится, все кружатся, грациозно покачиваются… В нем все иррационально, беспечно и мудро.

«Ис-та-та!.. Ис-та-та!.. Раз-два-три!..»

«Вы так милы».

«Не отвлекайтесь, прошу вас! Ис-та-та!..»

Вселенная танцует вальс.

И кружат соразмерно своим ритмам галактики (тур за многие миллионы лет), шаровые скопления звезд, кружат звезды (иные за дни, иные за века), планеты возле них и вокруг себя… Ис-та-та!.. Ис-та-та!.. – и так до циклонов, смерчей и торнадо на них, до кружащих в синеве ласточек, до ловящего хвост свой котенка, до разумных существ в помещениях с выпивкой… Ис-та-та!.. Иста-та!.. – до электрогенераторов и турбин, пропеллеров и вентиляторов, до молекул в кристаллах и атомов в молекулах.

Между прочим, помянутые выше знаменитые стихи тоже можно переложить на вальс, на три такта:

Это у классика. А у нас… то бишь в иных мирах еще кудрявей:

(Цивилизация дельфинов на планете где-то там, на планете, которая тоже вальсирует по орбите вокруг своего светила.)

Почему мы вообще поем, граждане? Ведь проку никакого. Особенно если дурными голосами на подпитии: