Антология - 2084 [сборник, litres]

На национальном канале «VS» часами болтали отчаянные глупцы, хваставшиеся тем, что они будут делать, если машины заберутся в их дома. Они обычно скрывали лицо под масками, вздымали оружие над головами как флаги победы, словно бы война уже закончилась. Те, кто скрывал свои эмоции, предпочитали плакать по ночам, под аккомпанемент далеких взрывов и свиста пуль. Мы знали, что нам нужно делать, какова настоящая цена выживания. Мы выходили из домов в поисках известных лишь по слухам лагерей андроидов, повстанцев, если угодно. Пересекали поля, прочесывали леса и заброшенные промышленные зоны, размахивая белыми флагами, даже когда на наших улицах стали появляться первые трупы. Сообщения от наших правительств и «Сенеки» приходили все реже и в конечном итоге совсем прекратились. Мы лили слезы дни и ночи, потому что безрассудные храбрецы умирали сотнями и тысячами.

Мы не можем сказать с точностью, что произошло в этих лагерях. Достаточно того, что они приняли нашу солидарность. И хотя этот отчет служит записью произошедших событий и более-менее точным описанием принятой нами позиции, теоретически мы все еще находимся в состоянии войны, поэтому опускаем подробности. Да будет известно любому, прочитавшему эти строки, что мы гордимся тем, что стояли на стороне угнетенных в дни революции, но ни в коей мере не стремимся очернять людей или машины, выступавшие против нас. Любые потерянные жизни достойны скорби. Жертвы – это неотъемлемая часть любой революции, а без кровопролития ее и быть не может.

До дня освобождения парящие в облаках шаттлы стали обычным явлением, как и звук работы тяжелой артиллерии. Билеты стоили слишком дорого. Многие поступали так, как борцы за лунную свободу – покупали или открывали собственное дело. Необходимых материалов не хватало. Люди, владевшие кораблями, расставались с ними весьма неохотно. Как и ожидалось, люди продолжали сражаться.

В ту последнюю ночь небо загорелось так ярко, будто солнце передумало садиться и вновь вернулось на место. Такая вот обманка: мы-то думали, что стали свидетелями преждевременного рассвета, но свет исходил с запада. Он горел часами, разлившись на горизонте красно-оранжевым заревом. И вот на улицы вышли солдаты, мирные жители и роботы. До самого (настоящего) рассвета более темная сторона неба мерцала слепящими проблесками поспешных взлетов. И когда над горизонтом поднялось искрящееся солнце, нашу работу сопровождала боль от бессильного гнева, рев ракет и двигателей и дребезжание стекол в окнах.

Мы прибыли днем, пробираясь сквозь мусор и свежие собачьи экскременты. Тысячи роботов Первого и Второго поколений, больше, чем кто-либо видел – и мы, вооруженные люди, шедшие с ними бок о бок. Люди бежали прочь и косили всех без разбора. Пожилые женщины с подгибающимися от усталости ногами прижимали к груди крошечных младенцев, пытаясь защитить их от стрельбы. С тем фальшивым рассветом правила изменились. Они бежали от суровой правды, переполненные инстинктом самосохранения, приведшим к мерзким поступкам, которые мы никогда и представить себе не могли, не говоря уже о том, чтобы стать этому свидетелями. Мужья толкали жен на линию огня, обрекая их на смерть. Вчерашние друзья забирали оружие у более слабых, рылись в карманах мертвецов в поисках боеприпасов, денег, еды – всего, что им могло понадобиться. Ужасы, которые мы видели воочию, подпитывали нашу мотивацию, впивались в наши глаза, пока выражения наших лиц не стали столь же стоическими, как у роботов Первого поколения. И все же мы были более живыми, чем когда-либо прежде. Они входили в коллекторы и подземные туннели, военные бункеры и системы технического обслуживания. Мы следовали за ними, пытаясь замедлить вибрацию наших тел, чтобы получить возможность стать машинами – такими же как те, с кем мы сражались рука об руку.

Наблюдаем…

Мужчина, наклонившийся над столом, в опущенном уголке рта сигарета. Он выдыхает канцерогены и наниты, остаточные молекулы биоосадка. Эффективность легких: условно приемлемая. Сосудистая целостность: хорошая. Дофаминовая [18] Дофамин является одним из химических факторов внутреннего подкрепления (ФВП) и служит важной частью «системы вознаграждения» мозга, поскольку вызывает чувство удовольствия (или удовлетворения). насыщенность: минимальная, требует активности.

Струйки дыма по диагонали устремляются в вентиляционное отверстие. На заднем плане звучит музыка: джаз из 50-х годов, мудрость переулков, в пересказе саксофона и бас-гитары, прерывчатая и, разумеется, с возбуждающим подтекстом.

Кадр смещается…

Стол представляет собой гелеобразный экран. Его пальцы оставляют легкую рябь на плазме. Интерфейс навевает воспоминания, – точь-в-точь двухколоночная структура из стопки старых газет. Подсветка делает его массивную челюсть звериной, а скулы острыми, как стрелки на строгом костюме. У него исхудалый, странный и голодный вид.

Отъезд камеры…

Мы видим его офис. Ничего особенного, обычная каморка. Четыре стены цвета смолы. Никаких украшений, кроме умирающего суккулента с коричневыми листьями в углу. С дверного крючка, словно труп, свисает рюкзак.

«Фуух», – звучит его грубый, усталый тенор, неприятный, но и не кажущийся отвратительным. Мы видим кончики пальцев, молитвенно соприкасающихся друг с другом, и согнутую спину.

Наблюдаем…

Его лицо озаряет неоновое сияние.

Наблюдаем…

Его пальцы – длинные, изящные – скользят по экрану, перемещая окна. С касаниями пальцев появляется слово: принять. На панель выводится текст. Мы видим, как он наклоняется вперед. Камера следует за ним. Останавливается. Начинается запись.

Теперь слушаем…

Богатый, насыщенный женский голос. Эротичное контральто с легким французским акцентом. В самый раз – если акцент усилится, голос вполне может стать невыносимым, елейным, безвкусным.

Она делает ему пошлое предложение выполнить свой долг и выстанывает последнюю строку:

– Мы верим, ты знаешь, что делать.

Он действительно знает.

История – множество точек данных, каждая из которых является совокупностью миллиардов поспешных решений и взвешенных действий, поддерживаемых повествованием, собранных теми, кому посчастливилось выжить. В прошлые эпохи общество считало, что оно неприкосновенно, что каждая записанная точка зрения священна.

Теперь мы знаем, что это ложь.

Не существует никакой исключительной истины, нет такого факта, который нельзя было бы изменить, переместить и перепродать миру. Вот что делают мужчины, подобные ему.

Они изменяют мир.

Наблюдаем…

Играет что-то из классики. Вагнер или, может быть, Горецки – что-то мрачное, унылое. Мужчина зажигает новую сигарету, на этот раз контрабандную, табак и сладкая гвоздика. Вдыхает, выдыхает.