Феликс Кривин - Изобретатель вечности: Повести, рассказы, очерки

Вы помните Маленького Принца? Чтобы вернуться на свою планету, он должен был умереть на Земле. Сколько лет прошло, уже в Автор Принца умер и улетел на свою планету, а Маленький Принц все еще бродит по Земле.

Недавно я встретил его. Это было на маленькой станции, где поезда стоят не больше минуты. Когда все поезда ушли, все пассажиры уехали и приехали, а зал ожидания заперли на замок до рассвета, ко мне подошел Маленький Принц.

Он очень изменился. Вырос, повзрослел, поседел. Но в его глазах отражалась его планета. Мы сидели на скамейке у запертых дверей. Нам было холодно. Мы молчали.

Потом он сказал:

— Поезда неудобный вид транспорта. У них на пути слишком много расставаний.

Я не ответил. Я подумал: может быть, он говорит во сне.

Нас опять соединило молчание.

Но вот, разрывая его, он сказал:

— Сколько станций — столько расставаний. На каждой станции оставляешь клочок души.

Я спросил:

— А почему вы тогда не улетели?

— Не получилось. Для того, чтоб вернуться, я должен умереть на Земле, а у меня не получается. — Он вздохнул. — Я прошел всю войну, побывал в таких местах, где жизнь совершенно невозможна. И всюду находился кто-то, кто умирал за меня. Я хотел умереть за них, а они умирали за меня. Вы думаете, один солдат из-за меня домой не вернулся? Я просил приговоренного к смерти: тебе это не нужно, а мне нужно, позволь мне за тебя умереть. Но он отвечал: мне будет легче умереть, зная, что ты живешь, чем жить, зная, что ты умер. Я просил мать умирающего ребенка позволить мне умереть за ее ребенка. Она мне сказала: если ты умрешь, его детство ему не понадобится.

Люди привыкли умирать за других, но далеко не все умирают вот так, осмысленно. Скольким приходится умирать неизвестно за что, за чьи-то преступные замыслы, корыстные интересы…

Старый Маленький Принц… Как он прожил все эти годы? Конечно, не от радости он поседел. Сколько лет он бродит по дорогам, оставляя на каждой станции клочки своей детской души, — потому что души ведь не старятся, они либо рождаются старыми, либо остаются юными до конца.

— Послушайте, вы уже не маленький…

— И не принц, — добавил Маленький Принц.

— В детстве вы рассказали прекрасную сказку, но одно в ней вызывает сомнение: неужели для того, чтобы попасть на свою планету, нужно непременно умереть на Земле?

— Иначе не долетишь. Тело слишком тяжелое.

— Это вы уже говорили. Но представьте себе: у каждого есть своя планета, каждый стремится к своей планете, но зачем же превращать Землю в кладбище? На последней войне погибли десятки миллионов — разве столько наберется планет? И неужели наша Земля лишь на то и годится, чтоб на ней умирать?

Он не ответил. Он только сказал:

— Каждый человек должен стремиться к своей планете.

Он умолк, опустив в ладони седую голову.

Светало. К нам подошел солдат, — возможно, один из тех, кто не дал ему умереть. Только состарился он с тех пор, и вместо ноги у него была деревяшка.

— Пусть поспит, — сказал солдат, укрывая Принца своей шинелью. — Устал он, намаялся. Пусть поспит.

Солдат достал из кармана ключи и стал отпирать зал ожидания для дальнейших ожиданий.

Авторитет факта намного выше авторитета фантазии. Поэтому непризнанные факты добиваются признания единственным путем: сумев доказать, что они далеки от фантазии. А как это сделать? Как доказать, что ты не верблюд, там, где никто в глаза не видел верблюда?

Прошлое состоит из фактов, будущее — из фантазий. Жизнь — это и есть превращение фантазии в свершившийся факт…

Вспомните, как возникают окаменелости. Каждая частичка некогда живого организма заменяется частичкой никогда не жившей, мертвой от рождения. Окаменелости— это память мертвых о живых, которая подчас долговечней, чем память живых о мертвых…

Факт, в котором не осталось и частички фантазии, это такая же окаменелость.

Но иногда на каменном лице факта, застывшего, холодного и давно свершившегося, вдруг проступит улыбка, знакомая тебе с детства, — улыбка фантазии…

Далеко-далеко, где-то на краю вселенной, в созвездии Голубя, есть звезда под названием Факт. Быть может, это название ей было дано из уважения к факту ее существования.

Возможно, звезда Факт принадлежит к тем фактам, которые мы узнаем с большим опозданием, когда сами факты погасли, окаменели и доносят о себе только память, мертвую память о живом. Свет погасшей звезды — это ее запоздалая улыбка. Это фантазия, сбежавшая от своего застывшего факта — туда, где еще есть место фантазиям…

Факты, как и люди, нуждаются в прижизненном, а не только посмертном внимании. Пока они еще живы, пока их еще нельзя отделить от фантазии, пока они лишь частично в прошлом, а частично в будущем… То есть пока они в настоящем…

Октябрь — анестезиологическое время: природа засыпает, чтобы не чувствовать зимних холодов, чтобы не слышать воя метелей и вьюг, не видеть склонившихся над ней белых халатов. Конечно, они добры, конечно, вмешательство их необходимо, но лучше этого не видеть, уснуть до более теплых времен.

Жизнь природы — это, в сущности, чередование анестезии и реанимации: осеннего усыпления и весеннего оживления. И при этом не бывает неудачных исходов: еще никто не помнит случая, чтобы природа весной не ожила.

Жизнь человека требует больших забот. Смотришь: и солнце светит вовсю, и земля цветет, наполняясь весенними соками, а человек не оживает. Как подумаешь: до чего человек смертен! Просто руки опускаются!

заметил наблюдательный поэт Гаврила Романович Державин, который, кстати, был в Петрозаводске губернатором.

Однако не будем пессимистами. «Пессимист — это человек, который стоит у себя на пути», — говорит Анатолий Петрович Зильбер, тоже житель Петрозаводска. (Поэт Державин частенько становился у себя на пути, иначе бы ему не стать губернатором.) С этим человеком (разумеется, не Державиным, а Зильбером) я познакомился весной 1972 года в Петрозаводске. До этого мы несколько лет переписывались, и меня поразила его способность кратко формулировать то, что в природе существует в многословном состоянии. Даже несущественное он умел облечь в столь блестящую форму, что все существенное отступало на второй план. Такие способности нередко превращали врача в литератора (примеров достаточно в истории литературы), но Зильбер остался врачом. Более того, он стал профессором и возглавил отделение анестезии и реанимации в Карельской республиканской больнице.