Николай Гуданец - Кривоград, или часы, по которым кремлёвские сверяют [журнальный вариант]

— Давай вызывай, — рассудил Утятьев. — Кто ж тебе мешает?

Вместо ответа Костя хмыкнул и забарабанил по клавишам.

Гликерия вдруг повернулась на стуле, закинула локоть за его спинку и нежным голоском окликнула:

— Костя, извините, можно вас отвлечь на минуточку?

— Охотно.

— Нет ли у вас, случайно, знакомых на почте?

— Кажется, нет. А на что вам?

Гликерия встала и, держа за уголок пачку сколотых скрепкой бумажек, приблизилась к Косте.

— Вот, видите, у меня тут счета из района. Годовой план мы уже выполнили, так? Значит, надо их выставлять на январь. А на конверте декабрьский штемпель, понимаете, а бухгалтерия проверяет по штемпелю, когда присланы счет и вырезка…

— Короче, — бесцеремонно перебил ее истопник. — Вам нужен конверт январским штемпелем?

— Да, — прелестная Гликерия потупилась.

— Ну и при чем тут блат на почте? Просто возьмите конверт, вложите что попало, напечатайте наш адрес. И бросьте в ящик после Нового года. Когда получите конверт, сдадите его в бухгалтерию вместе со счетами. И весь компот.

— Действительно… — задумчиво протянула девушка. — Так и сделаю. Спасибо, Костя, вы очень хорошо придумали.

— Погодите-ка, — вмешался Утятьев. — Может, нам придется тысяч десять сверх плана дать. Курагин говорил, во втором цехе опять лажа с полистиролом… Так что придержите счета, а вдруг придется их выставлять.

— Да что ж это творится, едрёна-матрёна, — вдруг взорвался Костя. — Мы каждый квартал кого-то вытягиваем, даем сверх плана. А нам потом опять прибавят план на следующий год? Так, что ли? Когда этот маразм кончится?

— Не кипятись, Костенька, — возразил Утятьев. — План есть план, надо вытягивать. Нельзя же оставить весь комбинат без премии.

— А вы гляньте, что получается! — Костя почти кричал. — Когда я пришел сюда работать, у нас план был сорок тысяч в месяц, так? А теперь? Теперь — восемьдесят, ровно вдвое больше. Вдвое!! И это при той же зарплате?! Нагрузка — вдвое, люди те же, деньги платят те же. Ни хрена себе, порядочки…

— Во-первых, мы за это время открыли ставку худредактора, — парировал Утятьев.

— Мне-то что с того?

— Во-вторых, повысили премию…

— Ага, на пятнадцать процентов. Осчастливили, как же.

— И в-третьих, Костенька, не тебе жаловаться на большую нагрузку. Чья б корова мычала, а твоя бы помолчала, понял-нет? У тебя еще время остается, чтоб писать на работе свои романы.

— Гос-с-ссподи! — простонал Костя. — Опять! Опять вы меня попрекаете! Ну сколько можно… Ну не пишу я больше на работе, не пишу, заколебали вы меня своими попреками!

— Почему же, Костенька, — елейно проговорил Утятьев. — А ты пиши, пиши на здоровье. Только не возникай, ежли не просят. И тогда никто тебя ни словечком не упрекнет. Договорились?

В ответ Костя скрипнул зубами и с надутым видом принялся стучать по клавишам машинки.

— Ну вот, из-за вас опечатку сделал, — вдруг процедил он, с пулеметным треском забивая целую строку.

Утятьев не снизошел до ответа.

Признаться, я ничегошеньки не понял из этого сюрреалистического диалога, хотя на всякий случай воспроизвел его дословно. Странный город Кривоград, странная контора, странный писатель-истопник… Хотя, может статься, после больницы я не воспринимаю каких-то элементарных, азбучных вещей. И спрашивать неловко, потому что меньше всего мне хотелось бы показаться недоумком и навлечь на себя подозрение в профнепригодности. Все что угодно, лишь бы не это.

Ничего, как-нибудь освоюсь, дойду своим умом, без лишних расспросов.

Костя выдернул отпечатанный листок из машинки и положил его на стол перед Утятьевым.

— Завизируйте, пожалуйста, — попросил он.

— Сначала согласуй, потом завизирую.

— А Лелька говорит, что теперь будет согласовывать с заказчиком только после вашей визы.

— Что за новости, — проворчал Утятьев. — Все с ног на голову.

Истопник застенчиво развел руками.

— Мудрят, Елпидифор Трофимыч…

— Гм… — Утятьев смерил Костю испытующим взглядом. — Ты что, опять с этими профурсетками поцапался?

Тот опустил глаза и шмыгнул носом.

— А чего они лезут не в свое дело. Сами корову через «ять» пишут, зато меня всю дорогу учат, как текстовки писать. Совсем задолбали.

— Ну что ты с ними собачишься? Раз умный, значит, должен уступить, — Утятьев хмыкнул и расписался в углу листа. — Ладно, иди, согласовывай.

— Покорнейше благодарим-с, — Костя шутовски раскланялся и вышел. Слышно было, как он затопал сапожищами вверх по лестнице.

А я подумал, что если писатель каждую страничку будет визировать и согласовывать, уж лучше ему всю жизнь работать истопником и не переводить зря бумагу, которой мы и так производим чуть побольше, чем в Лесото, и чуть поменьше, чем в Танзании.

Тут дверь отворилась, в комнату вошел долгожданный Хаим Залманыч. Был он толст и приземист, с горделивой осанкой, как и все низкорослые люди. Он держался весьма солидно, еще не промолвил ни слова, а от него уже повеяло таким чувством собственного достоинства, какого хватило бы, наверно, на целый автономный национальный округ. При этом его нос, глаза и брови были раза в полтора крупнее, чем полагалось бы по росту.

— Наконец-то… Мы уж тебя заждались, — упрекнул Утятьев, вставая из-за стола.

— Здравствуйте, товарищ Утятьев, — чинно ответил Хаим Залманыч. — А разве у вас пожар? Куда такая спешка? Знаете, я немножко привык, что старый Хаим никому не нужен. И если вдруг стал нужен, разве нельзя чуточку потерпеть?

Произнося эту отповедь, он обменялся с Утятьевым рукопожатием, снял пальто и повесил в шкаф, затем достал расческу и пригладил перед зеркалом свои седые кудряшки.

— Вот, Залманыч, познакомься, — Утятьев приобнял меня за плечо. — Этот парень — физик, зовут Левой, будет обслуживать твои часы. А это, Лева, наш Хаим Залманыч, мастер по часам мирового класса.

— Очень приятно, — сказал мастер. — А скажите-ка, молодой человек, вы уже имели работать с часами, или как? Я не хочу ни на кого намекать, но физики тоже люди и они бывают немножко разные.

— Не волнуйся, — ответил за меня Утятьев. — Он как раз с водородными часами работал.

— Да-да, — храбро подтвердил я.

Часовщик придирчиво оглядел меня, словно ему подсунули механизм неизвестного устройства и сомнительной марки.

— Это хорошо, что у вас интеллигентное лицо, — наконец изрек он. — Такие часы нельзя доверить гопнику с Покровки, даже если у него два диплома и партбилет, вы понимаете? Потому что гопник так и останется гопником, будь у него хоть два партбилета. А интеллигентного человека сразу видно, разве ж нет?

— Да, конечно, — закивал я.

— Если часы один раз сломаются, — продолжал Хаим Залманыч, — вы можете им показывать какую угодно чистую анкету. Хоть сто анкет, все равно это будет пустой разговор. Потому что часы анкетой не чинят. Их чинят головой. Или я говорю вздор?