Николай Гуданец - Кривоград, или часы, по которым кремлёвские сверяют [журнальный вариант]

— Да, дрова плохие, — согласился я. — И пила не заточена.

— Да нет, я не про дрова. Я вообще. Черт меня догадал родиться в Кривограде.

— Не горюй, Костя, — попытался утешить его я. — Все равно скоро и здесь начнется перестройка…

— Не начнется она здесь, не надейся. Как был Кривоград, так Кривоградом и останется. Ты что, до сих пор ничего не понял или прикидываешься?

— А что я должен понять?

— А то, что здесь творится.

— А что здесь творится?

Костя глубоко затянулся и выпустил струю дыма в низкий корявый потолок.

— Страна у нас чересчур большая, — задумчиво сказал он. — Охреневающе большая страна. С такой шутки плохи. Такую враз не переделаешь, нужен особый подход, верно?

— Разумеется, — кивнул я.

— Значит, надо сначала попробовать, примериться, эксперимент произвести, разве нет?

— Пожалуй, да.

— Вот, к примеру, посмотри на Прибалтику. Там сейчас самый настоящий полигон демократии. Как Польша при Александре Первом. Им её, демократию, разрешили и теперь смотрят, как пойдут дела. Если хорошо, будут расширять эксперимент. Если плохо, прикроют к едрене фене, вот и вся тебе демократия.

— Но демократия не есть вседозволенность, — напомнил я.

— Золотые слова, — оживился Костя. — Именно так, дружище. И у нас, в Кривограде, как раз устроили испытательный полигон вседозволенности. Ясно?

Он загасил папиросу и швырнул окурок в угол.

Костины слова никак не укладывались в голове, очевидно, мешала вмятина.

— Послушай, — сказал я, — а кто у вас в Москве генсеком?

— Не понял вопроса.

— Я говорю, кто в вашей Вселенной генеральный секретарь?

Костя изумленно посмотрел на меня.

— Да ты что, брат, из дурдома сбежал?

— Почему сбежал, меня выписали. То есть я точно не могу припомнить, но, должно быть, выписали. Скорей всего.

— Так-та-ак, — протянул Костя. — Интересные дела. Скажи, пожалуйста, а как тебя в дурдом-то занесло?

И я охотно рассказал всё, что удалось вспомнить. Про ссору с тестем, про двоих молодчиков на пустыре, про больницу, Альфегу и его книжечку, про то, как я обнаружил, выйдя из больницы, что мне негде жить и некем работать, и я плюнул на всё и решил поехать в Шарыгино, про то, как я ел лангеты и познакомился с Утятьевым, наконец про то, как самолет попал в зону необъяснимых флуктуаций и приземлился уже в Альтернативной Вселенной, где всё очень знакомо, но чуточку по-другому…

— Да что ж это делается?! — не дослушав, взорвался Костя. — Выкинули человека на улицу — из дома, с работы… А ты-то чего зевал? Как ты это позволил?

Я смутился.

— Ну, мне Лада сказала, напиши, мол, заявление о выписке… если ты честный человек. Конечно, я написал, я же честный. А с работы просто так уволили, по сокращению. Не драться же теперь с ними.

— Но врачи куда смотрели?! — бушевал Петухов. — Суки, бляди, коновалы, лишь бы койку освободить… Почему тебе инвалидность не оформили?

— Зачем инвалидность, я не хочу. Я работать могу, хоть в Шарыгино, хоть здесь…

— О Господи, я-то думал, ты прикидываешься, — запричитал Костя. — Нет, это полное скотство. Этого нельзя так оставить. Жаловаться надо!

— Куда жаловаться?

— В Москву!

— Так я ж как раз из Москвы…

Костя осекся.

— Да… — сказал он. — Действительно…

После некоторого раздумья он встал.

— Ладно, пошли наверх. Что мы тут сидим, говно нюхаем.

Мы поднялись в отдел. Оказалось, директор еще не уехал. Он сидел на стуле, расстегнув пальто, и дружески калякал с Агафоном Игнатычем. Утятьев и Гликерия, оставив работу, почтительно внимали их разговору.

Петухов бесцеремонно подошел к Утятьеву и, что-то прошептав на ухо, увлек его в соседнюю комнату. Директор неодобрительно на него покосился.

Я присел на стул в углу и задумался. Я думал о большой стране, очень-очень большой стране, где идет небывалый, неслыханный эксперимент, и страна до того большая, а эксперимент настолько небывалый, что идет он в разных местах в разные стороны.

Краем уха я слышал, о чем беседовали директор и Агафон Игнатыч. Насколько можно было понять, они обсуждали местное руководство. У кого-то отец был русский, а мать кривичанка, и тот специально взял фамилию матери. А еще у кого-то бабушка была татарка, а дед и вовсе мордвин, но тот всюду упорно козыряет кривичским происхождением. И еще один, сам кривич наполовину и жену взял русскую, однако сына пристроил в горком комсомола и явно намерен двигать его дальше. Никакого смысла в их беседе я не уловил. Какая разница, кривич ты или нет, лишь бы интернационалистом был. Однако они были всерьез этой темой увлечены, так и сыпали примерами, причем Агафон Игнатыч сообщил, что давно собирает картотеку, там они все как облупленные, и если Леонтий Федосеич заглянет на огонек, то сможет с этой картотекой подробно ознакомиться. После чего директор взглянул на часы, озабоченно сказал, что засиделся, а дела не ждут, и ушел.

Из соседней комнаты появились Петухов с Утятьевым, последний выглядел надутым и озабоченным.

— А где Леонтий Федосеич? — спросил Утятьев у Агафона Игнатыча и почему-то искоса взглянул на меня.

— Только что уехал.

— Вот незадача…

Костя сел за свой стол, придвинул машинку и принялся печатать.

Утятьев как-то странно, бочком приблизился ко мне. Казалось, он внутренне напружинился и в любой момент готов отпрыгнуть. Помнится, я подумал, что полученная от жены трепка основательно расшатала его психику.

— Ну что, Левочка, сидишь? — ласково осведомился Утятьев. — Сидишь и скучаешь, да? Может, лучше тебе сходить прогуляться, свежим воздухом подышать, а? Сходи-сходи, посмотри на город, проветрись, в магазины зайди…

— А магазины все закрыты, — подала голос Гликерия.

— Точно, — поддержал ее Костя. — Они годовой план выполнили и встали на переучет еще на прошлой неделе.

— Ну и что такого, — не смутился Утятьев. — Можно ведь и в кино сходить, и в кафе. У тебя, Левочка, деньги есть? А то я могу рублик дать…

— Спасибо, не надо, — ответил я. — Только мне как-то неудобно гулять в рабочее время.

— А что ж тут такого, золотой ты мой? Ты ж еще не оформился даже. Вот после двух приходи, мы вместе в дирекцию поедем, оформляться. А пока погуляй, Левочка, погуляй… Договорились?

— Хорошо, раз вы просите… — я начал одеваться, но вдруг вспомнил. — Погодите, а кто же будет за часами присматривать?

— Ничего страшного, Костя за ними приглядит, — лебезил Утятьев. — Он за ними все это время присматривал, вот и теперь присмотрит, невелика забота, верно, Костя?

— Угу, — промычал Петухов.

— Ладно, — сдался я. — Пойду, действительно, прогуляюсь. А то голова ноет что-то. Значит, вернусь в два часа, хорошо?

— Хорошо, дорогой, очень хорошо, — неизвестно чему обрадовался Утятьев.