Кэтти Уильямс - Скажи машине «спокойной ночи» [litres]

Она смотрит на меня украдкой и, встречая мой взгляд, говорит:

– Извини. Это были мысли вслух.

Это еще один способ сказать, что она забыла, что я здесь. Справедливо. Меня и правда здесь не было.

– Твой отец может приходить в любое время, – говорит она.

– Да, знаю.

– Мы все еще друзья.

– Ага-ага.

Я откусываю от тако и вижу, как расслабляются ее плечи, когда я ем, словно они находятся на одной оси с моей челюстью. Я думаю, она сама даже не замечает этого. И, конечно же, я чувствую себя виноватым, но внутри меня ревет голос: « Перестань заботиться обо мне !»

– Он тебе звонил? – спрашивает она. – Ну, во время учебы?

– Изредка.

– Я не просила его об этом. – Она откусывает от своего идеального тако. Оно разваливается и падает на тарелку. – То есть я ему не напоминала. Если он звонил, значит, сам этого хотел.

– Я так и подумал.

Она перебирает пальцами кусочки разломанного тако, пытаясь сложить их вместе и спасти ситуацию.

– Эм, а Вэл звонила?

– Звонила ли мне Вэл? Нет.

– Я думала, что она тоже могла бы позвонить.

– Э-э, зачем?

– Чтобы узнать, как проходит твой первый год в колледже. – Она бросает на меня многозначительный взгляд. – В конце концов, она была твоей мачехой.

– Наверное.

Но я никогда так не думал о Вэл. Даже когда я упоминал ее в разговоре с кем-то, я не называл ее своей мачехой, а говорил просто «Вэл». Конечно, я скучал по ней. А если честно? Когда папа сказал мне, что она ушла, я даже вздрогнул. Ощущение было, словно прибил большой палец молотком. Хотя я никогда и не думал, что она останется.

– Она была твоей мачехой, – повторяет мама. – И она даже с тобой не попрощалась.

Во время учебы мама звонила мне каждые три дня. «Столько, сколько можешь вытерпеть ты и не может вытерпеть она», – подвела итог Сафф (еще до того, как мы с Сафф прекратили общение). Зи был в восторге от звонков мамы. Если она звонила, когда я был в ванной или в коридоре, он отвечал ей. Однажды я вернулся в комнату и увидел свой экран на столе Зи, повернутый таким образом, чтобы мама могла видеть его ноги. Он топал по пятнистой плитке, а между его ногами летал мяч – планета на дикой орбите. Лицо мамы на экране аж светилось от восторга. Кажется, она даже хлопала в ладоши.

Большинство ребят в колледже считают, что Зи – это очередной иностранный студент, которого богатенькие родители заставляют учиться бизнесу в Америке, но на самом деле он учится здесь по футбольной стипендии. «Футбольные деньги», как их называет Зи. Он действительно хорош. Его взяли в колледж, вот и все. Свои довольно длинные волосы Зи связывает в хвостик, чтобы они не падали ему на глаза во время игры. Его ноги как будто вырезаны из дерева, формой они похожи на лук или виолончель, но очень функциональны.

– Моя мама думает, что ты хороший мальчик, – как-то раз сказал я Зи.

– А я думаю, что она хорошая мама. – Мы лежали в наших общежитских кроватях с выключенным светом. Через пару секунд Зи спросил: – Она и вправду так сказала?

– С чего бы мне лгать?

– Ну да. Значит, я действительно ей нравлюсь?

– Конечно. Почему тебя это так волнует?

– Почему меня волнует то, нравлюсь ли я твоей маме? – повторил тогда Зи, как будто сам вопрос был ответом.

Маме, наконец, удается собрать кусочки тако и откусить немного.

– Зи нормально собрался? – спрашивает она, читая мои мысли.

– Он в аэропорту. В очереди за кофе.

Хотя это не так. Уже нет. Сейчас Зи сидит в самолете, который пролетает где-то над нами, ерзает на своем месте и раздражает сидящего рядом пассажира. Но я представляю, что он все еще стоит в очереди к кофейному киоску, зевает и перебрасывает с ноги на ногу невидимый мяч, а затем вынимает свой экран, чтобы рассказать мне обо всем этом.

Мама была права, решив не ждать отца, который вообще не приехал на ужин. На самом деле, я уже почистил зубы, надел пижаму и лег в постель, когда он наконец появился. СУД не объявляет о его приходе; просто внезапно в коридоре раздается его голос: «И-и-и, он вернулся!» Я не знаю, к кому относится слово «он»: ко мне или к нему самому.

К тому времени, когда я приподнимаюсь на локтях и открываю глаза, папа уже просовывает голову и плечи в мою комнату. Остальные части тела остаются в коридоре. Вэл называет папу «дружелюбным фонарным столбом». Ну, или называла .

– Уже баю-бай, да? – спрашивает он.

Я моргаю и смотрю на него.

– Я устал. Весь день упаковывал и распаковывал вещи.

– Упакуй всю мою заботу и горе, – тихо поет он.

Честно говоря, я в последнее время избегаю отца. Я намеренно отклоняю его звонки и отвечаю на них клипами или мемами. Я поддерживаю его словами и взглядами, типа «Эй, старик!» и «Ха-ха-ха», в точности как делает он сам. Да, мне жаль, что Вэл от него ушла. Но сложно сочувствовать после того, как он ушел от нас с мамой.

– Ты и правда умотался, а? – спрашивает папа, склоняя голову набок и глядя на меня оценивающим взглядом.

Я почти уверен, что он знает, что я его избегаю, но он не будет давить, нервничать или намекать, как мама. Он просто склонит голову набок, сложит губы в подобии хмурой улыбки и будет ждать, пока я что-нибудь скажу. И трудно понять, дает ли он мне пространство или ему просто все равно.

– Очень много возни с вещами, – говорю я. – Мне еще долго будут сниться эти коробки.

Он хихикает.

– Тогда спокойной ночи.

Его останавливает мой экран, который вспыхивает в темноте, как будто нас кто-то сфотографировал. Это еще одна картинка от Сафф. Свет, отражающийся на поверхности воды. Это бассейн? Фонтан? Лужа? Что-то в игре воды и света придает фотографии подземный вид. Сафф что, под землей?

– Это от Сафф, – не задумываясь, говорю я.

И затем, также не задумываясь, я проецирую фотографию, чтобы показать ее папе.

Он подходит ближе, изображение отражается в его очках.

– Хм, – говорит он. – Интересный кадр.

Понимаете? Чего ждать от отца, если говоришь ему, что твоя бывшая девушка прислала тебе загадочную фотографию, возможно, сделанную под землей, а он выдает: «Интересный кадр».

– Может, она ходит на курсы фотографии или что-то в этом роде, – бормочу я.

– Скажи ей, что она знает толк.

– Я не могу ей ничего сказать. Мы больше не разговариваем.

Папа наклоняет голову еще ниже и ничего не говорит. Но раз уж на то пошло, что тут скажешь?

«Ты убил разговор, – любит говорить мне Зи. – Задушил его. Застрелил из пистолета. Зарубил топором».

Папа отходит к двери и бормочет:

– Рад, что ты дома.

А я решаю не уточнять, что это больше не его дом. И даже не мой.

Утром я поднимаюсь на гору. Лодыжки щекочет высокая трава, и через каждые несколько шагов оттуда взмывает в воздух стайка крошечных желтых птичек. Чем выше я поднимаюсь, тем круче становится гора, и вот я хватаюсь за сосну с шершавой корой, чтобы подтянуть себя выше. Вскоре трава редеет и сменяется барханами крупного песка, который рассыпается у меня под ногами, а через какое-то время скрывается под глубоким мягким снегом, он скрадывает мои шаги и поглощает все звуки. На вершине нет ни травы, ни песка, ни снега. Это голая скала, гладкая, блестящая и серая, как будто кто-то отполировал ее. На одном краю каменной площадки стоит кресло из искусственной кожи, которое можно найти в любой закусочной маленького городка. Я сажусь в него, чтобы отдохнуть после подъема.