Бронислава Бродская - Аудитор [СИ]

Ладно, не буду отвлекаться. Речь о твоей матери и Изьке Минце. Когда я понял, что она с Минцем, а не со мной, я был потрясён, это был удар ниже пояса. Я отобрал у него девушку, прожил с ней всю жизнь, делал для неё всё, что только было в человеческих силах, а оказывается, мужчиной её жизни был не я, а он. Как же мне было трудно это принять, просто невозможно! Я её спрашивал, что я ей сделал, что я вообще сделал плохого, что делал не так… почему Минц, а не я, её муж? И ты знаешь, она мне ничего не смогла ответить. Я к ним больше не ходил. Это я так, по привычке говорю — «не ходил». Никто там никуда не ходит. Неважно. Их окружают люди, большинство из которых я не знаю. А те, кого знаю, мне совершенно чужды на всех уровнях.

— А мама? Мама тебе тоже теперь чужда?

— Нет, вот именно, что нет. Маму я по-прежнему люблю, но я понял, что я был в её жизни субститутом, заменяющим Минца.

— Я не понимаю. Она что, жалеет, что именно ты был её мужем? Разве у вас была плохая жизнь? С Минцем ей было бы лучше? Я не могу в это поверить. Куда Минцу до тебя!

— Ира, ну что значит «лучше — хуже»? Было бы по-другому. Может, труднее, тяжелее, иногда невыносимее, но правильнее. А со мной ей было легко? При жизни мне казалось, что я делал всё, чтобы облегчить маме жизнь, но сейчас стал понимать, что, несмотря на мои усилия, я не был ей тем мужем, который бы на сто процентов с ней совпадал.

— А разве бывают совпадения на сто процентов?

— Бывают, наверное, но очень редко. Разве здесь, на земле, может быть что-то стопроцентно идеальным? И совпадений идеальных тоже нет.

— Папа, а ты можешь сказать, насколько мы здесь все совпадаем? Я и Федя, Марина с Олегом, Лиля с Лёней?

— Нет, ста процентов у вас ни у кого нет, но это только моё мнение. Там будет ясно, а здесь… кто же знает. Живите своей жизнью и ни о чём таком не думайте.

— Я помню Минца как хамоватого и не слишком далёкого малого, матерщинника, безответственного отца и мужа. Он не идёт, повторяю, с тобой ни в какое сравнение.

— Ир, ты его совсем не знаешь. Плохо жил с женой, не любил её. Он вообще никого, кроме твоей матери, не любил. Да, он был плохим мужем, но прекрасным сыном. Помнишь, он говорил, что о человеке можно судить по тому, как он относится к своей матери? Я свою мать любил, но в этой любви было больше не любви, а чувства долга. Это относится ко всем моим родственникам. Минц… он был совсем другим. Да не в этом дело, каким он был. Дело в том, что он лучше подходил ей.

Ты не представляешь, как много я об этом думал. И так, и этак все мелочи вспоминал, мне надо было понять, что со мной не так по отношению к ней. И я начал понимать, не всё, правда, понял, только начал.

— Ну и что ты понял?

— Тут разница едва уловимая, но она есть. Разница в уровнях, темпераментах, амбициях, жизненных установках. Я человек сумрачный, временами даже угрюмый. Да, я знаю, что ты хочешь мне возразить… когда я вхожу в раж, выпью… но речь-то не об этом. Речь о характере. Вот я дома, у меня трудный день, проблемы, меня что-то гложет — и тогда всё, я хмурый, неприветливый, неласковый. «Оставьте меня все в покое!» — вот моя реакция на всё. Мама ко мне не лезла ни с расспросами, ни с разговорами, ни с нежностями. Я по темпераменту человек северный, а Минц — южный, тёплый. Он шутит, улыбается, от него всегда исходит энергия расслабленной нежности. Такие, как он, умеют отшучиваться от невзгод. Я смотрел сычом, а в его глазах были смешинки. Маме было бы с ним легко. А потом… вся моя карьерная устремлённость, совещания, командировки, проекты — да не нужно ей было это всё. Минц делал деньги, и если бы был с нею, тратил бы всё до копейки на свою любимую и они бы ездили на курорты. Представляешь себе черноморские курорты? Море, пальмы, шезлонги, рестораны, крепдешиновые платья, украшения. А я ездил отдыхать один, в ресторан ходил не с мамой, ни одного украшения ей не купил. Считал ерундой. Минц был выходцем из Одессы, в чём-то местечковым, хитрым, неунывающим евреем. Может, ей такой и нужен был! Мама с ленцой была, не хотела ни учиться, ни работать. Хихикала по телефону с подругами, а подруги под стать контингенту Минца. Симпатичные мещаночки, если называть вещи своими именами. Я знаю, тебе неприятно, что я маму такой считаю… ладно, закончим этот разговор.

— Подожди, пап. Я теперь должна всё это продумать. Просто скажи мне… а как ты? Как ты всё-таки это пережил?

— Пережил… при чём тут жизнь? Но по сути ты права — чтобы это пережить, мне надо было вернуться. Там я был очень одинок, так одинок, что не находил покоя. Такого обычно не случается, и я, может быть, стал исключением из правил, и потому я здесь. Вы все — мои самые близкие люди. Я хочу быть выслушан и понят, чтобы снова быть в ладу с собой.

— Тебе с нами хорошо?

— Да, мне хорошо с вами, хорошо жить, но не на сто процентов. Но это и есть жизнь, где нет идеала. Не уверен, что ты меня до конца понимаешь. Наверное, понимаешь до определённого предела, насколько здесь один человек может понять другого. Всё, я устал.

— Хорошо, последний вопрос. Ты сказал, что ты там один. Разве нет ни одной женщины, с которой ты мог бы общаться?

— Почему? Общаюсь с разными, но… я всё равно один. Ни приятельницы, ни коллеги, ни друзья, ни родственники не могут заменить мне маму. Разве это непонятно? Там нет будущего, нет настоящего, есть одно только прошлое. Оно расстилается перед каждым бесконечной мозаикой, открывающей всё новые и новые грани. С кем мне там обсуждать открывшееся? С кем?

Ирина кивнула, прикоснулась к отцовской горячей руке. Раньше они практически никогда друг друга не касались. Почему? Было не принято или они не могли преодолеть стеснение, неловкость физического контакта, странное неудобство показаться навязчивым? Ирина поднялась наверх и в смятении легла на кровать. Мама с Минцем — это не укладывалось в голове. Как она могла? Какое предательство! А она? Когда она умрёт, она тоже маме будет не нужна? И внучки будут не нужны? Не может быть. Такого не будет. Лучше было вообще об этом не думать. Папа был прав.

Дни после Нового года проходили в атмосфере постпраздника. Несколько раз пересматривали новогодний концерт, который нравился всем всё больше. Папа научился включать ютуб и радовался множащемуся числу просмотров. Родственникам и близким друзьям они, правда, ссылку не посылали. Как можно было это сделать? Мелихов ведь был одним из самых активных и ярких участников, и что бы, интересно, сказали знакомые, увидев его? Ира не хотела проверять, хотя ей было очевидно, что самому отцу вся проблема его пришествия была абсолютно безразлична.

В связи с известными обстоятельствами у них возникали жаркие споры по поводу Алины, Ириной двоюродной сестры, живущей в Брюсселе. В прошлом году Алина потеряла мужа, очень пожилого, и, как считала Ирина, малоприятного господина. Теперь Алина осталась по сути совсем одна в чужом городе, и не было ничего, способного отвлечь её от потери. Алина постарела, похудела, жаловалась на здоровье и тоску. До прихода отца Ира постоянно приглашала сестру переехать к ним. Конечно, этот вариант вторичной эмиграции не был идеальным, но, как они все считали, был, скорее всего, единственно приемлемым выходом из ужасной ситуации. Ира верила, что вблизи их семьи Алина отогреется душой и её вселенскому одиночеству придёт конец. Она предвидела и трудности, но мысль, что Алина, рядом с которой прошла вся её жизнь, прозябает никому не нужной старушкой, причиняла ей боль. Так продолжалось до известного времени: долгие телефонные разговоры, скайп, попытки уговорить Алину хотя бы попытаться переехать. Но теперь, мучаясь угрызениями совести, сестру она больше не приглашала. И всё из-за отца.