Бронислава Бродская - Аудитор [СИ]

Почему Мелихов отвергал чистую объективность? Его просто нереально было убедить, что кто-то из их семьи может делать что-то не так. Ответ был прост, и Ире со вздохом пришлось себе в этом признаться: у Мелихова весь мир делился на своих и чужих. Свои были всегда правы, они — милые порядочные люди, да, недостатки есть у всех, но недостатки его семьи простительны, просто надо входить в положение этих хороших людей, его родственников. Папа готов был назвать чёрное белым, потому что — у человека такой характер, потому что ему трудно, потому что он очень его любит! А вот чужие, это да, чужие — часто сволочи, их можно и нужно честить почём зря. Кто же будет жалеть и прощать чужих. Он, Мелихов, не будет уж точно. Сволочи — они и есть сволочи, и надо называть вещи своими именами.

Так вот, семейное качество — ни под каким видом не давать своих в обиду. И у бабушки это было, и у тётки. У себя Ирина этого всеобъемлющего всепрощения родных не замечала. Онё любила родственников, но воспринимала их объективно, по-другому у неё не выходило. Папина позиция действовала Ирине на нервы, и то, как он защищал своих, казалось ей гнилыми отмазами. И только одно могло её с этой противной папиной привычкой примирить: про девочек, Федю и про неё саму и говорить не стоило, но и правнуки, и Лёня с Олегом стали отцу совершенно своими людьми. Он принял их в своё сердце, они стали его семьёй. Можно ли было желать большего? Интересно, а они полюбили его с той же степенью жертвенности и нежности, как он их? Вряд ли. Разве их связывал пресловутый «пуд соли», съеденный вместе? Но внезапно он сумел их завоевать! Ире очень хотелось бы в это верить, но она знала, что истинно взаимная любовь невероятно редко встречается. Кто-то кого-то любит больше, а его взамен любят меньше.

Зима в этом году выдалась особенная — с морозами, снегом, заносами, ледяными дождями. В Москве, конечно, всегда так было, и ещё хуже, но там почему-то все эти ужасы казались совершенно обычными, а здесь, в Портленде, жизнь почти полностью парализовалась, и люди только об этом и говорили. Федя каким-то образом ухитрялся ездить на работу, а у Ирины пару раз в университете отменяли занятия, и она сидела дома. Школа тоже не работала, ни Лёня, ни Лиля на работу не ходили, а вот Олег такой возможности не имел. Утром он пешком спускался с крутого склона, в который превратилась их улица, и брал внизу такси. Так продолжалось недели две. Папа поутру выходил на улицу и расчищал лопатой площадку перед гаражом. На сетования Ирины, что он устанет, отвечал, что «Ничего не устну, тебе бы тоже пошло на пользу помахать лопатой, а то ты совсем обленилась». Ирина и сама не знала, зачем она всё это отцу говорит. Во-первых, его всё равно ни в чём нельзя было убедить, а во-вторых, при чём тут усталость, если с его здоровьем ничего уже произойти не могло? Но по старой привычке она оберегала папу от переутомления, которое может привести… ни к чему оно привести не могло, и в этом было что-то нечеловечески противоестественное, лишний раз ей напоминавшее, что Мелихов не совсем такой, как они. Только она постоянно об этом в последнее время забывала. Её отец вообще-то мёртвый, то есть, сейчас не мёртвый, но и не живой… а как-то странно застывший посередине. Лучше было об этом не думать.

Лёд начал таять, везде текло, хотя на горе, в районе, где жили Лиля и Марина, до улучшения погоды было ещё очень далеко. У них по ночам стоял мороз, а толстый слой льда и не думал таять. Олег в начале недели улетел в Техас на конференцию. Остальные, кроме Лёни, который в конце концов выбрался на работу, сидели безвылазно дома. Этим утром отец с удовольствием позавтракал, шутил, говорил, что он сейчас снова пойдёт во двор и поработает ломиком, потому что «лёд надо разбивать и бросать на дорогу, иначе все эти торосы век не растают». Было уже часов одиннадцать, папа был во дворе, и Ира слышала глухие удары лома о лёд. Она вышла, увидела раскрасневшегося Мелихова и порадовалась за него. «Кто сейчас может усомниться, что отец живой?» — эту оптимистическую мысль прервал звук телефонного звонка. Папа не услышал, а Ирина поспешила в дом. Звонила Марина. Её торопливый, задыхающийся от возбуждения голос заставил Ирину немедленно почувствовать, что случилось что-то плохое.

— Мам, у нас неприятности.

— Марин, что случилось?

— Наташа упала и разбила глаз.

— Насколько всё плохо?

— Не знаю, но, по-моему, плохо. Она ударилась глазом об угол шкафа. Глаз распух, так заплыл, что она ничего им не видит. Плачет всё время. Я боюсь, что она там действительно что-то сильно повредила. Я должна показать её врачу.

— Подожди, Марин. Может, скорую вызвать?

— Я своему врачу звонила, но его офис не работает.

— А скорая? Попробуй.

Марина повесила трубку. Ира только успела позвать отца домой и рассказать ему, что Наташа повредила глаз и сейчас Марина пытается вызвать скорую, как дочь перезвонила:

— Мам, не могу до них дозвониться. Автоответчик советует обращаться за помощью только в самых экстренных случаях. Трубку не брали… мам, что делать? Да они до нас всё равно бы не доехали. Ты же знаешь, что тут делается, ни одна машина с утра не проехала.

— Подожди, Марина, я с дедушкой посоветуюсь.

— Да что дедушка может сделать?

Ирина уже её не слушала и отключилась. «Ну что? Едет скорая к ним?» — папино лицо искажала гримаса крайнего волнения. «Что там, ну говори уже быстрей!» «Нет, пап, Марина никуда не дозвонилась. Не знает, что делать. Как им помочь? По их улице не проедешь», — Ирина уже решила перезвонить дочери и посоветовать приложить к глазу холодный компресс, но тут папа вскочил с места:

— Едем быстрее, собирайся. Живо.

— Пап, даже если мы с тобой доедем до низа их горы, вверх-то нам не забраться. Об этом и думать нечего.

— Я понимаю, ты права. Тем более на нашей машине.

— Да, на любой машине, пап.

— Ничего, мы вверх пешком пойдём.

— И дальше что? А вниз? Я не умею по такому льду ехать, и Марина не умеет. Что про это говорить! Я точно знаю, что не смогу.

— А я тебя и не прошу.

— В каком смысле?

— Ладно, поехали. Я сам машину поведу — Олега машину, конечно, где четыре ведущих.

— Нет, нельзя ехать. Это опасно.

— Наташу нужно показать врачу. Не показать — вот что опасно.

— Пап, я не могу по снегу ехать.

Это Ирина уже говорила отцу в спину. Он набросил куртку и открыл машину.

— Ничего, сможешь.

Ира послушно завела машину, выехала на дорогу и тихонько поехала на одной узкой, проделанной в снегу колее. Одна она ни за что не решилась бы выехать, а с папой ей было не так страшно. Под колёсами была снежная каша, но люди осторожно продвигались вперёд. Папа позвонил с её телефона Марине, сказал, что они уже выехали. Марина, видимо, спрашивала его, какой у них план, но отец только сказал ей: «Жди». Был слышен надрывный, нескончаемый Наташин плач, а Маринин голос стал поспокойнее, хотя ещё пять минут назад в нём прорывалась истерика. Мама с дедушкой к ней приедут, и она будет не одна.