Марина Дяченко - Луч [litres]

Она сплюнула на стол.

– Не давай ей жрать и пить, – сказала Элли. – И пусть ссыт под себя.

– Он добрый, – Марго рассмеялась. – Он сам верит, что добрый… и порядочный! То есть он, конечно, сделает все так, как ты говоришь… только уже все равно. Два с половиной дня я протяну, хотя бы и без жратвы и в мокрых штанах. Вы меня не убьете. Я нужна вам живая.

После того как он упал, его били ногами – все вместе, и Мишель тоже.

Адама, который однажды подошел к Сезару в учебной комнате и сказал: давай дружить.

И как же его сверстники тогда смотрели. Все его товарищи по учебной группе считались недостаточно развитыми, но Сезар сдавал тесты хуже всех, и они его дразнили. Тому, кого считают дураком, приятно сознавать, что рядом есть кто-то ничтожнее и глупее.

Как они смотрели, когда Адам к нему подошел. С каким потрясением, с какой завистью; Адам был старше всех на два года и выше на две головы. И он был очень умный, очень. Вторая строчка рейтинга. Он уступал только Мишель.

В тот раз Адам поддержал Сезара просто из сочувствия. Потому что никогда не любил рейтинги и несправедливость. А настоящими друзьями они стали уже потом…

Сезар никогда бы не стал сам собой, если бы не этот парень. Старший брат. Мишель сказала – «Бейте его», и они били ногами, когда он упал: все вместе. И теперь Адам мертв, он лежит на столе, и его невозможно узнать: не лицо, а страшная резиновая маска.

Конечно, Мишель знала его как облупленного. Но и он ее знал. Знал, что она любит, ее заветные местечки на корабле и в замке. Она ведь была девочка-гений, с особенными, изысканными вкусами.

Например, она любила старое кино, снятое на Земле кто знает в какие древние времена. Тогда не было звука, только картинка. Мишель говорила, что звук испортил кино, что звук хорош только для документальной съемки. И когда ей было трудно… даже гениям бывает трудно. Они переживают эмоциональные спады. И идут в любимое место. Даже в трудные времена, вот как сейчас. Корабль большой, а людей всего пятьсот одиннадцать. После смерти Адама.

Внутри кинозала подрагивал воздух – играла старая музыка. Мелькали картинки на экране. Человечек в смешной шляпе, с тростью; Сезар проходил этот фильм по курсу истории искусств, но сейчас не вспомнил имени человечка. Не лучший ученик. Пустая голова. Нижняя строчка рейтинга.

Стояли кресла, как в настоящем кинотеатре на Земле. Пустые, кроме одного. Да, Сезар хорошо знал свою сестру: даже гении бывают предсказуемыми.

Она не видела его, пока он не подошел совсем близко. Он мог бы зайти со спины, но хотел видеть ее лицо.

– Привет, сестричка.

Она вскочила посреди драматической сцены на экране:

– Луч, стоп кино! Свет!

Он все-таки застал ее врасплох: расширенные зрачки. Залитое слезами лицо. Она смотрела на Сезара, будто впервые его видела:

– Я не хотела.

– Хотела.

– Я не знала, что так будет!

– Знала.

– Ты же мой брат!

– Мы все братья. И сестры. Как обычно.

Он почти дал слабину. Он готов был отступить, но вспомнил лицо Адама, каким оно стало после смерти.

И вернул себе смелость.

Население – 510. Счастье – 5 %. Цивилизованность – 83 %. Осмысленность – 95 %.

Он оставил Элли сторожить Марго. Сам пошел к бассейну, выбрел на газон и лег лицом в траву.

«Больше ничего не меняй, – сказала Элли. – Ты все правильно сделал. Славик с его войной – долбаный гений. Ему за это ничего не будет, а мы с тобой выгребем из дерьма с победой. Соберись, Денис, не распускай сопли, осталось два дня».

Смысл, смысл, великий смысл; Марго была права – теперь они не остановятся.

– Доброе утро, участники эксперимента. Сегодня предпоследний день нашей программы, завтра вы совершите воздействие в последний раз и подведете итоги. Статистика на экране…

Население – 459. Счастье – 5 %. Цивилизованность – 83 %. Осмысленность – 96 %.

– Спокойно, – Элли поймала его взгляд. – Погибли только взрослые. И это все жертвы, в основном первых двух месяцев после воздействия, сейчас у них стало полегче.

Денис отвел глаза.

– Мясники, – сказала Марго. – Десять процентов населения – за год… И какой же обалденный смысл жизни появился у тех, кто не подох… Попробую догадаться: гибель детей спровоцировала резню? Молодец, Денис, хороший мальчик, умница, моралист… – в ее голосе был яд, действовавший на него сильнее любых оскорблений.

Он встал, подошел к лежащему Славику. Взял из груды бинтов и перевязочных пакетов большой пластырь. Подошел к Марго сзади – она пыталась уследить за ним взглядом – и залепил ей рот, со второй попытки: в первую ей почти удалось цапнуть его за палец.

– Ты стал совсем как Славик, – с непонятным выражением проговорила Элли. – Но ты, пожалуй, будешь покруче… когда вырастешь.

– Элли, я тебя попрошу: пока я буду работать, не говори ни слова.

– А что ты хочешь делать? – Она забеспокоилась. – Только не глупи, пожалуйста. Все сейчас нормально, не испортить бы, пропиши им витамина С или что-то подобное…

– Луч, – он посмотрела на голограмму над столом. – Мы готовы к воздействию.

В ее гостиной осветился экран. И это было странно, потому что она не принимала удаленных вызовов и вручную заблокировала терминал. Она щелкнула тумблером, отключая питание.

Обесточенный экран светился. Это было невозможно, невероятно. Лиза подняла глаза.

Раньше она видела незнакомые лица только в кино и виртуале. Она теоретически знала, что в больших популяциях человек не успевает перезнакомиться в раннем детстве с людьми своего мира и каждый день видит новые лица.

Мальчик. Подросток. Лет пятнадцати или немного старше, истощенный, измученный. Незнакомый. Живой.

– Кто ты?

Он попытался ответить, но у него перехватило горло. К подростку в таком состоянии надо подойти осторожно, понять, что случилось. Кому-то положить руки на плечи. Кому-то – категорически нельзя, не касаться, держать дистанцию, слушать…

– Что с тобой?

Он молчал. И тогда она поняла – непонятно почему. Интуиция. Сложились кусочки головоломки.

– Ты – Луч?

– Да, – сказал он. – Но это не совсем… не только я. Но я тоже. Я… Луч.

Изображение еле-еле подергивалось, будто сигнал проходил сквозь помехи. Точно так же, как в день, когда Лиза увидела на экране умершего отца.

– Это ты устроил гибель Адама?

– Нет, но… я ее допустил.

– Ты заставил Сезара убить сестру?

– Нет, – он в отчаянии покачал головой. – То есть… это моя вина. Я не хотел, но… вот так.

– И что ты хочешь мне сказать? – спросила она, отстраняясь, отгораживаясь от его эмоций.

– Я хочу попросить прощения.

Она ждала чего угодно, но не этих слов. Он прерывисто вздохнул – и заговорил.