Макс Фрай - Синий [litres]

– Забавно, – говорит Тони, и спохватившись, добавляет: – Прости. Я знаю, что ты говоришь серьезно. Просто и правда забавно слышать от тебя, что счастье, видите ли, достижимо. Понимаете ли, иногда! Потому что когда находишься рядом с тобой, сразу ясно: ты и есть счастье. Не тот, кто его испытывает, даже не инструмент достижения счастья, а оно само.

– Может быть, – пожимаю плечами. – Со стороны, говорят, видней. Но важно сейчас не это. А то, что пока мы тут сидим и болтаем, вступают струнные – предположим, именно струнные, как еще это назвать. Девочка Лена шестидесяти трех лет от роду приехала в город на выходные; была здесь уже четыре раза, ей не особо понравилось, так что ничего выдающегося, кроме покупки конфет и сыра она от этой поездки не ждет. Но вот прямо сейчас Лена сворачивает на улицу Швенто Двасес. Ей вот-вот предстоит обнаружить, что улица освещена огнями факелов, деревья усыпаны немыслимыми тропическими цветами, на перевернутой бочке сидит беспризорный серебристый младенец-дракон, в небе сияют какие-то незнакомые созвездия – и вот от этого драматического обстоятельства наша девочка точно не отвертится, она по образованию астроном. Ветер гоняет по мостовой бумажки, исписанные светящимися чернилами, карлик играет на дудке, где-то в конце квартала звякают шпаги – настоящая романтическая дуэль эпохи первых Исчезающих Империй – прикинь, и это все ей! Настежь распахнута дверь кабака под названием «Хитрая Радуга»; девочка Лена, конечно, не решится туда заглянуть, медленно, как во сне, пройдет мимо, выйдет на улицу Бокшто у самого Барбакана, посмотрит на карту, отыщет свой хостел, вернется, сложит покупки, но не уснет до утра, а потом до конца жизни будет вспоминать, как однажды забрела в волшебное место, именно так всегда представляла рай – да-да, с драконами и дуэлями! – и каким-то непостижимым для меня образом сделает из этого происшествия вывод, что смерти нет, и можно ничего не бояться; не вижу никакой логики, но несмотря на ее отсутствие, девочка Лена все равно совершенно права.

Останавливаюсь, чтобы перевести дух, машинально беру ближайший стакан в надежде, что в нем осталось пару глотков вина, но в стакане почему-то горячий куриный бульон со свежим укропом – иногда мое чувство юмора выходит боком мне самому.

– А потом вступают духовые, – продолжаю, терпеливо дождавшись, когда дурацкий бульон снова станет ледяным Винью Верде [34], и залпом его проглотив, пока не превратилось во что-нибудь менее привлекательное. – Самые настоящие духовые, без дураков. Солирует саксофон моего сердца по имени Ганс, великий мастер любить больше жизни все, что навеки утратил; один такой горемыка стоит доброй дюжины старых добрых Мостов – вот уж кто умеет терять с толком и пользой, обменивая обладание на горький, но высший смысл. Прямо сейчас он идет по набережной Нерис и вспоминает, как эта река была морем. Строго говоря, морем была не она, а само море, но не будем придираться к деталям. Главное, Ганс продолжает идти по набережной, смотреть на синий свет недостижимого маяка и плакать без слез, чистой высокопробной сердечной кровью – о потерянном рае, его песнях, сияющих окнах, холодных напитках и зеленых уличных фонарях. И о море, конечно. О Зыбком море нашей благословенной Изнанки, чья вода горше и солоней всех непролитых слез этого мира, включая мои.

Стефан, до сих пор молча цедивший пиво, в кои-то веки оставив мой лирический монолог без единого ехидного комментария, за что ему, конечно, большое человеческое спасибо, укоризненно качает головой. Дескать – что за новости? Откуда вдруг у тебя взялись какие-то непролитые слезы? Не заливай.

Говорю, обернувшись к нему:

– А то сам не знаешь, откуда они взялись. Я у нас, конечно, круглосуточно хлопаю на веселом летнем ветру распахнутой дверью в неведомое. Но и вечно стою, уперевшись лбом в высокую стену, где нет ни единой двери, ни надежды на такую возможность, ни даже теоретического представления о том, что такое дверь – тоже я. Я же не впустую болтаю, когда твержу тебе, что только тоской о невозможном жив человек. Знаю, о чем говорю: я весь – эта тоска.

– Вот же ненасытная прорва на мою голову! – смеется Стефан. – Невозможное ему подавай! Мало тебе? А морда не треснет?

– Не треснет, не беспокойся. Можешь добавить еще, если лишнее завалялось. Но имей в виду, это ничего не изменит. Мне всегда будет мало. Такова уж моя – извини! – человеческая природа. Мне нужны полные рукава козырных тузов, чтобы отбиваться от небытия, а ничего кроме невозможного на роль туза не подходит. Я проверял.

Нёхиси, все это время мирно дремавший на подоконнике, дергает рыжим кошачьим ухом и насмешливо думает: мало, значит, тебе? Ты серьезно? И меня тебе тоже мало?! Ладно, посмотрим. Сейчас.

Ну наконец-то. Положа руку на сердце, я нарочно его дразнил. Знаю по опыту: вывести Нёхиси из равновесия очень непросто, но усилия обычно стоят того.

Не знаю, как он это устраивает, и знать не хочу, некоторым чудесам следует оставаться необъяснимыми, – думаю я, пока сбившая меня с ног, закрутившая, утащившая за собой морская волна с сердитым шипением отступает, и я кое-как поднимаюсь на ноги, отфыркиваюсь, трясу головой, выплевываю изо рта, прости господи, розовую ракушку – ну ничего себе номер. Она-то откуда взялась?!

Ракушка взывает к немедленному отмщению, поэтому я кричу:

– Эй, да ты же мне по колено, чувак!

Говорят, я кого хочешь достану; не зря, наверное, говорят. Вот и Нёхиси, сраженный обычной констатацией очевидного факта, поднимается надо мной – наконец-то такой, как есть, настоящий, туманный, бесконечно огромный, до вставшего на дыбы горизонта и дальше, за пределы его, прекрасный, как гибель юного мира, непостижимым образом похожий одновременно на дикого пса, многоглавого змея и разрезающий небо узкий кривой ятаган.

Хохочет, довольный собой:

– Это кто тут кому по колено, а?

Последнее слово всегда должно оставаться за мной, но черт бы с ним, словом, сейчас, когда я разлетаюсь солеными брызгами во все стороны разом. И это, конечно, царский подарок. Морем я еще никогда в жизни не был, хотя всегда самонадеянно полагал, что при удачном стечении обстоятельств и соответствующем воспитании из меня могла бы выйти очень неплохая волна.

– Ну блин, – говорит Стефан. – Ничего себе представление. Вы что-то совсем берега потеряли. Конец света я вам не заказывал. Его нам сейчас нельзя.

Он стоит посреди моря, грохоча и сотрясая пространство, и одновременно поднимается с табурета, на котором весь вечер сидел – тоже, к сожалению, грохоча. Страшная правда о Стефане: он только притворяется приличным респектабельным человеком, а на самом деле – обычный хулиган. И таки умудряется стукнуть меня по башке своим чертовым бубном – как только дотянулся? Это сколько же метров у него руки вообще?! Рыжий кот, увидев такое дело, вспрыгивает на буфет – уж там-то небось не достанет. Тони беззвучно хохочет, деликатно отвернувшись к окну, за которым сияет какая-то новорожденная бездна. Ничего кроме бездны за окном пока нет, но это дело времени, уж я-то знаю: если набраться терпения и подождать буквально две-три минуты, непременно появится еще что-нибудь.