Кнут Фалдбаккен - Страна заката (журнальный вариант)

Помимо огромного количества социальных проблем, барачные города создавали значительную угрозу здоровью всего района. В этом перенаселенном, грязном и за­сиженном мухами аду, знойном и засушливом летом, сыром, холодном, плохо отап­ливаемом и совершенно не защищенном от дождя и ледяного ветра зимой, царили голод, нищета и болезни. Детская смертность оставалась высокой, хотя органы здра­воохранения утверждали, что приняли все меры, какие только могли. Однако не так-то просто было сделать всем прививки хотя бы против самых распространенных эпи­демических заболеваний, когда приходилось иметь дело с недоверчивыми обитателями бараков, отнюдь не стремившимися к сотрудничеству с городскими властями.

— Ты ждешь ребенка?

Присев на корточки, Мэри Даямонд в упор смотрела на Лизу.

— Как ты узнала? — удивилась Лиза.

Хотя Лиза ни от кого больше не скрывала свою беременность, в ней все еще жил инстинкт защиты того, что совершалось в ее теле. Однако в присутствии Мэри Даямонд она чувствовала себя спокойно, и ей очень хотелось поговорить с ней, жен­щиной, о своем состоянии.

— Догадалась,— ответила Мэри Даямонд.— Я знаю кое-какие признаки. У меня было четыре сестры. Две из них... умерли от родов. Самая младшая, Роза, была еще моложе, чем ты. Она не хотела иметь ребенка и истекла кровью... Нет, ты не расстраивайся, это было так давно. Не надо плакать...

Она обняла Лизу, которая вдруг разразилась рыданиями, прижалась к Мэри Дая­монд и, всхлипывая у нее на шее, никак не могла успокоиться; самые простые вещи теперь приводили ее в уныние, а то, что сейчас сказала Мэри Даямонд, было так ужасно и непостижимо.

— Ну, ладно, ладно,— утешала ее Мэри Даямонд.— Тебе-то нечего думать о та­ких вещах. Ты же совершенно здорова, только немножко худая и малокровная, вот и все. Не забывай есть зелень. Ешь все зеленые листья, какие только найдешь. Это не вредно, хотя и не очень вкусно. В Палисадене, когда мы были маленькими, мы ели траву; мама говорила, что это полезно, и мы никогда не заражались и не болели, как многие другие.

Голос ее звучал мягко и мелодично, когда она успокаивала Лизу, как маленькую испуганную девочку. А Лиза, прижавшись к ней, вдыхала запах этой крупной темно­кожей женщины, тяжелый, сильный запах соленой потной кожи и дешевых духов, и постепенно успокаивалась.

— Я так боюсь, что будет больно,— бормотала она.— Ведь здесь мне не дадут наркоза или еще чего-нибудь Не представляю себе, как здесь рожать...

Кивком головы она показала на фургон и закусила губу.

Над головой Аллана медленно вращались лопасти вентилятора. Дверь была открытой. Аллан сидел за стойкой на венском стуле и ел. В воскресенье в первой половине дня на бензозаправочной станции было не так уж много работы. Нормирование бензина довольно основательно ударило по воскресному туризму, а те автолюбители, которые могли не обращать внимания на по­вышение цен и призывы властей экономить горючее, предпочитали Автостраду.

Откинувшись со стулом назад, он положил ноги на стойку, а головой уперся в старый календарь, рекламирующий синтетическую автомобильную резину. Вентилятор на потолке по-прежнему вращался. Кондиционер теперь уже больше не починят. Ал­лан ел без всякого аппетита — просто потому, что надо есть. Какой может быть аппе­тит в такую жару! В ларьке он купил пачку печенья и бутылку лимонада. Вместе с тюбиком масляной смеси и плиткой шоколада это составило его сегодняшний обед. В ларьке у Дж. К. Свитнесса ассортимент продуктов тоже становился все хуже и хуже. Сам Свитнесс, большой и жирный, сидел в своем узком закутке на низком табурете и весь кипел от возмущения: пусть скажут спасибо, что он хоть это сумел достать; с этим дурацким ларьком не оберешься хлопот...

Большую часть закупок на следующую неделю Аллан делал в маленьком магази­не самообслуживания рядом с конечной остановкой, где ему приходилось ждать авто­буса около сорока пяти минут. Однако и здесь все больше ощущалась нехватка многих товаров. Полки, которые еще совсем недавно ломились от изобилия, вдруг стали пус­ты. Но что касается шоколада, печенья и сигарет, а также кофезаменителя и разных синтетических смесей, то в них, во всяком случае, недостатка не было.

Вентилятор жалобно поскрипывал, словно вот-вот готов был оставить свои по­пытки создать хоть какую-то циркуляцию перегретого солнцем воздуха. Кондиционер был гордостью Янсона. Вчера перед уходом домой он еще раз повторил: деньги на по­чинку он даст из собственного кармана, вот так обстоят дела... Теперь Янсон больше всего говорил о жаре. Он не выносил жары, не мог из-за нее заснуть. Порядочные лю­ди лишены даже права пользоваться собственными ваннами, чтобы обрести хоть не­много прохлады. В прежние годы, когда бывало особенно жарко, Янсон любил поси­деть этак с полчасика в теплой ванне, после чего сразу же ложился в постель. Ничто так не освежает, как теплая ванна. Но теперь, когда введено это дурацкое нормирова­ние всего, даже воды... А ведь раньше жара была не такой изнурительной и не стоя­ла так долго. Неудивительно, что пожилые люди мрут как мухи. Аллан, вероятно, слы­шал, что от воспаления легких старики гораздо чаще умирают летом, чем зимой, и это происходит как в домах для престарелых, куда их отправляют доживать свой век, так к в собственных жалких каморках и тесных квартирках, где они предоставлены сами себе и едва решаются вылезти на улицу, чтобы пойти в магазин. А если они не уми­рают от воспаления легких, то их приканчивает грипп, который больше не поддается лечению, поскольку бациллы (как называет их Янсон) привыкли к всевозможным ле­карствам, которыми людей пичкают с того самого мгновения, как они делают свой первый вздох. Гонорея, то есть самый обычный триппер, тоже стала неизлечимой, сколько бы антибиотиков в тебя ни впрыскивали... Да, да... Может быть, Аллан не верит? Не верит, что умершие старики лежат неделями и даже месяцами в своих квар­тирах, пока соседи не почувствуют трупный запах? А чего ж тут удивительного — те­перь ведь никто ничего не знает, наиболее интересные сведения держатся в тайне, тогда как средства массовой информации разыгрывают жалкий фарс, продиктованный якобы требованиями кризисной ситуации... Янсон энергично лязгнул зубными протеза­ми и, скорчив свирепую гримасу, чуть ли не с нежностью прижал руку к левой сторо­не своего костлявого тела, как раз под ребрами, словно хотел прощупать сквозь кожу и одежду язву желудка. Затем повернулся и пошел, все еще что-то бормоча, тяжело сту­пая по раскаленному асфальту,— седой, сутулый, озлобленный. Он оставил на стойке деньги: три-четыре купюры и несколько монет — плата за работу в прошлый уик-энд. Никаких ведомостей, никакой бухгалтерии. Аллан работал на бензоколонке «по-черно­му», то есть получал жалованье гораздо более низкое, чем положено по тарифной ставке, но зато не платил налогов. А Янсон мог не работать по выходным дням и вно­сил сущую ерунду в фонд социального страхования. На таких мелких противозакон­ных комбинациях держались многие предприятия в Свитуотере.