Кнут Фалдбаккен - Страна заката (журнальный вариант)

Там, где лесопарк переходил в выжженную солнцем и поросшую бурой травой равнину, которая в свое время была излюбленным местом для всевозможных пик­ников и прогулок, Аллан увидел первые огороды. В основном это были вскопанные клочки земли, кое-где огороженные временными заборами из досок и стальной про­волоки; большинство заборов было повалено, а большинство участков — запущено, земля высохла, и все заросло жесткой, цветущей, сильно пахнущей сорной травой. Од­нако изредка попадались огороженные участки, на которых грядки были аккуратно прополоты, и, судя по всему, время от времени их даже поливали. Немного дальше — там, где начинался пологий подъем, переходивший в низкие холмы,— заборы вокруг огородов стали выше, солиднее, за ними виднелись маленькие сараи и хижины. Отсюда начинались садовые участки. Здесь обработанной земли было больше, чем в других районах Парка, а на некоторых участках росли декоративные кустарники и даже боль­шие деревья. Участки были распланированы четко и симметрично, и кое-где еще сохра­нились дорожки, которые проходили Между рядами всевозможных заборов и загоро­док, в основном поваленных, ведя к воротам и калиткам, многие из которых уже дав­ным-давно не открывались. Лишь за некоторыми участками, по-видимому, регулярно ухаживали, а в общем весь район производил впечатление ужасного запустения, почти одичания.

Аллан шел вдоль изгородей, поглядывая на ряды растений там, где их еще мож­но было различить и где они не заросли и не были оплетены сорной травой, всевозможными цветами и листьями. Он ничего не знал о растениях. Аллан свысока смотрел на Дока, когда тот восхищался своим великолепно обработанным огородом за са­раем, однако голод, желание съесть еще что-нибудь, хотя он только что поел, делало его внимательным наблюдателем. Он отметил, что идет и все время думает: это можно есть? А это? Это поразило и встревожило его, потому что у него вызывала отвраще­ние самая мысль о необходимости есть траву. Но здешние запахи еще более разжига­ли его аппетит и упорно гнали его вперед и вперед; он хотел и не хотел в одно и то же время, не решался, не знал, что здесь можно есть и чего нельзя, ведь все срослось и превратилось в благоуханные соблазнительные заросли...

Внезапно он остановился. Из густого кустарника высотой в человеческий рост через узкую тропинку тянулись ветки толщиной в палец. На ветках висели большие красные ягоды, некоторые были такие спелые, что приобрели почти синеватый отте­нок. Аллан завороженно смотрел на ягоды. Ему очень хотелось сорвать их и съесть, хотя он смутно помнил, как его всегда предупреждали, чтобы он не ел то, что нашел неизвестно где... От земли, где гнили упавшие с веток переспевшие ягоды, исходил сладковатый запах. Этот запах казался Аллану чрезвычайно соблазнительным. Малень­кая серая птичка с темно-коричневыми полосками на головке и крылышках подлетела и села в нескольких шагах от того места, где он стоял. Аллан посмотрел на птичку и внезапно с каким-то очень теплым чувством вспомнил о любви Дока к своей зеленуш­ке; сейчас она высиживает птенцов, и Док наверняка знает где... Прыгая по дорожке, маленькая птичка клевала зернышки — или что-то там еще,— разыскивая их среди гра­вия. Потом она приблизилась к одной из ягод, лежавших на земле, и принялась ее клевать. Аллан с интересом наблюдал за птичкой: можно ли есть эти ягоды без вреда для себя...

Он протянул руку и осторожно сорвал с ветки ягоду. От его движения птичка вспорхнула и улетела, и Аллан почти пожалел о своем решении. Он подозрительно сжал ягоду пальцами, она оказалась мягкая на ощупь. Тогда он медленно раздавил ее, так что на землю упало несколько капель красного сока, понюхал... Запах был свежий и сладкий. Он лизнул и проглотил немного сока. На вкус он оказался кислее, чем Ал­лан ожидал, тем не менее показался ему приятным. Теперь Аллан положил ягоду в рот, немного пожевал и проглотил. Сорвал еще одзгу и снова положил в рот. Потом еще одну. А потом еще и еще, одну за другой, множество ягод—обеими руками рвал красные ягоды и жадно глотал их; вязкий сок стекал по его цодбородку, а он все ел и никак не мог остановиться. Никогда в жизни он не пробовал ничего более вкусного и освежающего! Он ничего больше не хотел, как только стоять и есть, есть до тех пор, пока не утолит своего голода, если только его можно утолить! Он наклонился над ветхой полусгнившей изгородью, чтобы достать ягоды, которые висели выше и каза­лись еще более соблазнительными... Там, за изгородью, их было больше, гораздо боль­ше, чем здесь, и они были краснее и крупнее! Он все ел и ел, и у него даже слегка закружилась голова, так что он не заметил, как на небе появилась туча и набежала на подернутое химической дымкой солнце; послышался отдаленный грохот: гром! Гром, предвещающий дождь. Первый дождь в Свитуотере почти за четыре месяца.

— Какие красивые туфли,— сказала Мэри Даямонд.— Это настоящая кожа? Она заглянула в фургон и увидела Лизины туфли на высоком каблуке.

— Да, думаю, что настоящая. Я купила их довольно давно. До нормирования...

— Ах, какие туфли! — повторила Мэри Даямонд.— Теперь таких не достать. Если только у тебя нет чертовски сильного блата.

— Тебе они малы...

Лиза посмотрела на широкие ступни Мэри Даямонд в розовых пластиковых сан­далиях. Ей очень хотелось сделать что-нибудь приятное для своей новой, большой, темнокожей подруги, хотелось отдать ей эти черные лакированные туфли, которые она все равно бодыне никогда не наденет, потому что туфли только напоминали ей об ужасной поездке в город, но они казались до смешного маленькими, когда Мэри Даямонд взяла их за тоненькие ремешки своими короткими толстыми пальцами с тем­ной каймой под покрытыми лаком ногтями.

— Ты думаешь? У меня совсем не такие большие ноги, как кажется...

Она оперлась рукой о фургон, сбросила одну сандалию и сунула в узкую изящ­ную туфельку большой палец ноги, стараясь втиснуть за ним и всю ногу. После не­скольких энергичных попыток ей это удалось. С другой туфелькой дело пошло легче. И вот она уже прохаживалась, хотя и нетвердой походкой, но с решительным и до­вольным видом взад и вперед по неровной плотно утоптанной земле.

— Посмотри... они совсем не малы мне!

Ремешки на лодыжках и пятках глубоко врезались в мягкую плоть. Все тело ее, включая и ноги, казалось мягким, словно набитым ватой, пышным и сочным. Какая красивая женщина, думала Лиза, полулежа на матрасе, и, следя за каждым движением этой темнокожей женщины своими большими серо-голубыми голодными глазами, меч­тательно поглаживала уже чуть округлившийся живот. Скольких мужчин, должно быть, тянет к такой женщине! Интересно, а Аллан?.. Она фантазировала, ни капли не ревнуя, а Мэри Даямонд все расхаживала, семеня, как балерина, и любовалась сама собой.