Кнут Фалдбаккен - Страна заката (журнальный вариант)

Сейчас Смайли был невероятно возбужден и от ярости, от извращенной ревности взвинчивался все сильнее и сильнее.

— Аллан, старый дружище, какой-то у тебя уж очень недовольный вид. Ты, на­верно, сидишь и думаешь, что я свинья, потому что использую нашу Мэри таким недостойным образом? Но здесь твой маленький, набитый условностями разум допускает серьезную ошибку. Это она мне многим обязана и весьма благодарна за то, что я для ^ нее сделал. Вот что я тебе скажу: я нашел ее лет пять-шесть тому назад в Западной зоне. Она стирала и мыла полы в кафешке с танцами на Северо-Западной авеню, а в свободное от работы время бесплатно обслуживала клиентов своими прелестями, ее- Кли, конечно, ты понимаешь, что я имею в виду,— но ты уже все понял,— мотоциклистов, шоферов грузовиков и прочий сброд; одним словом, все, кто попадал на Северо- Западную авеню, угощались бесплатно от щедрот Мэри Даямонд...

И Смайли искоса взглянул на Аллана, как бы желая убедиться, что его слова произвели желаемый эффект.

— Да, Мэри... Тогда она была просто грязной маленькой бесплатной шлюхой. Первый раз я встретил ее, когда заскочил в кафешку, чтоб поесть. Я предложил ей и работу, и она согласилась. Она мне позировала: в то время я был «художником». А кроме того, согревала мне постель, готовила еду и убирала квартиру. А когда со скульптурой дело пошло неважно, мы постепенно перешли на фотографию, делали по специальному заказу снимки в духе эстетического авангарда, ты понимаешь... А потом мы махнули в Роудсайд-Сити, где у меня были кое-какие связи. Вот так обстояли дела, дорогой Аллан. Не подбери я ее, она бы до сих пор скребла за гроши полы в кафешке. Или ее доконали бы аборты. Девице с ее репутацией не так-то легко улучшить свое положение в жизни. Мэри есть за что благодарить меня. Ведь это я сделал ее такой, какой ты видишь ее сейчас, и хотя это тоже не бог весть что, но все-таки на­много лучше, чем было раньше. Я дал ей твердую опору в жизни, нечто более или менее надежное, нежность, когда она в ней нуждается, любовь в меру моих слабых сил; большего ей не нужно, ничего другого она не знает. И это привязывает ее ко мне и в радости и в горе. Как говорится/ «в дни радости и горя...».

Он нагло осклабился, глядя на угрюмое лицо Аллана. Самоуничижение было са­мым действенным оружием Смайли, и он с наслаждением испытывал терпение сво­его соперника, которое судя по всему имело в своей основе какие-то нравственные причины. Несмотря на ревность и страх Смайли потешался над тем, что Аллан, кажет­ся, влюбился в Мэри Даямонд, и он, как мог, поливал грязью и Мэри, и себя, и их отношения, чтобы только нанести Аллану удар и с этой стороны.

Аллан резко встал, опрокинув ящик, на котором до сих пор сидел.

— Ты гад, Смайли. Грязная, мерзкая жаба.

— Ну-ну, старик...

Когда Аллан вдруг встал, Смайли вздрогнул, увидев гнев в его глазах, услышав возмущение в бессильных ругательствах, и немного испугался, не зашел ли он слиш­ком далеко, поддразнивая Аллана, но уже не мог остановиться, не мог скрыть издевки.

— Успокойся, парень. Неужели ты хочешь, чтобы наша маленькая непринужден­ная беседа завершилась отвратительной дракой? Битва на кулаках за право сильней­шего говорить то, что он хочет... К этому ты стремишься? Хочешь, чтобы в нашем кро­шечном раю воцарился закон джунглей? По-моему, драться, защищая честь женщины,довольно старомодно. И подумай о последствиях: чего ты добьешься, если установишь на Насыпи диктатуру мускулов? Только одного: ускоришь свою собственную гибель, друг мой. Стоит тебе только выпустить дьявола на свободу, и за первой же мусорной кучей затаится враг, чтобы прикончить тебя самого. И так далее. У современной ци­вилизации тонкая скорлупа, скажу я тебе. И здесь, у нас, она вся покрылась трещи­нами. Нужно немного присматривать за вами всеми, чтобы вы ненароком не дали зад­него хода и не отправились прямехонько в каменный век или еще дальше. Раньше...

Опухшее, давно не мытое лицо Смайли лоснилось и горело, на лбу и верхней губе блестели капельки пота. В голосе его вдруг прозвучали примирительные нотки. Он осуществил свой замысел, совершил акт возмездия. А теперь боялся, что Аллан уйдет и оставит его одного на весь вечер, долгий, серый и сырой.

— Ты ведь еще не уходишь, старик? Надеюсь, тот вздор, который я порол се­годня, не испортил тебе настроения?.. А, Аллан?..

Но слова его повисли в воздухе, Аллан не удостоил его даже взглядом. Только буркнул:

— Слишком много ты болтаешь, Смайли. Лучше бы ты занялся делом. Ты сгни­ешь, если будешь все сидеть и болтать. Пока...

И он решительным шагом вышел под дождь, словно ему стоило огромных уси­лий вырваться из цепких лап Смайли и он понимал, что должен опасаться этого бо­лота, которое пытается засосать его.

Несмотря на подлые наветы Смайли отношение Аллана к Мэри Даямонд ни­сколько не изменилось. Она приходила к нему почти каждую субботу, и они вместе проводили ночь на складе, где лежал матрас. По ее словам, она приходила к нему, только уступая его просьбам, а кроме того, ей ведь надо быть на Автостраде рано утром в воскресенье, когда люди выезжают за город, и на бензозаправочной станции у Аллана удобно переночевать; что же касается Аллана, то он никогда не требовал от нее никаких признаний. Ему было достаточно, что она утоляет его голод. Во всяком случае вначале. Потому что со временем он стал замечать, что его влечение к ней, которое сначала было только физическим, постепенно стало всеобъемлющим. Мелочи, которые раньше он едва замечал и которым не придавал значения, вдруг стали важ­ными и весомыми; одного присутствия Мэри на станции было достаточно, чтобы ра­бота, которую он уже начинал ненавидеть, казалась ему вполне сносной, а полураз­валившаяся бензозаправочная станция приобрела былую привлекательность.

Они прекрасно подходили друг другу во всем, включая и постель. Ему казалось, что никогда еще у него не было любовницы, которая бы лучше отвечала его представ­лениям о том, какой должна быть женщина. Она была такая плотная, крепко сбитая и так радостно и бездумно шла навстречу его желаниям. В их любви не было «оди­чания» или чего-то необузданно «животного», он никогда не раскаивался в том, что они с Мэри зашли «слишком далеко», как это часто бывало в первое время, когда он желал и преследовал Лизу еще до того, как она забеременела и стала избегать его. Когда он был с Мэри, все происходило в какой-то удивительной глубокой гармонии; в этом не могло быть ничего «дурного». Никогда еще ему не было так хорошо ни с одной женщиной, и хотя Мэри не давала ему никаких гарантий на будущее — вот только не брала с него денег, которые он, правда, ей предлагал,— ее тепло и доброта подтверждали то, что ему было так нужно: она принадлежала ему. И этого ничто не могло изменить.