Роберт Хайнлайн - Достаточно времени для любви, или Жизнь Лазаруса Лонга [litres]

– Ну-ну, дорогая. Ты же тогда была только год как из пробирки и даже еще не выросла толком, хотя Минерва ввела тебя в менархе еще на стадии клона. Попроси меня в другой раз: может, я тебя и удивлю.

– Удивите или порадуете?

– А, старая шутка. Джастин, я просто хотел прояснить ваши с Минервой родственные отношения. Какие бы сентиментальные чувства она к тебе ни питала, вы настолько дальняя родня, что можешь смело целовать ее, ты даже на двоюродного брата не тянешь.

– Зато у меня теперь очень сентиментальные чувства, – сказал я Старейшему. – Весьма польщен и горд… хотя не очень понимаю, почему выбрали именно меня.

– Если хочешь знать, какую хромосомную пару у тебя стащили и почему, попроси Иштар обратиться за консультацией к Афине. Сомневаюсь, что Минерва это помнит.

– Нет, я помню, я сохранила эти воспоминания. Джастин, я решила оставить себе некоторые способности к математике. Нужно было выбирать между вами и профессором Оуэнсом, стипендиатом Либби. Я выбрала вас, потому что вы мой друг.

(Вот это да! Джек Харди-Оуэнс – блестящий теоретик, а я всего лишь прикладной математик.)

– Какими бы ни были причины, моя дорогая поцелуйная кузина, я рад, что вы выбрали меня одним из ваших доноров-отцов.

– Причаливаем, командор! – сообщила одна из рыжеволосых, Ляпис Лазулия.

Маленький нуль-гравистат приземлился. Лодка оказалась марки «Корсон фармслед». Я удивился, обнаружив такую машину в новой колонии.

– Благодарю вас, капитан, – ответил Лазарус.

Близняшки выскочили из лодки. Мы со Старейшим помогли выйти Минерве. Нашу ненужную помощь она приняла с изящным достоинством, это был еще один удививший меня аспект колониальной жизни, поскольку в Новом Риме предпочитали обходиться без подобных архаических церемоний. (Снова и снова я обнаруживал, что обитатели Глухомани и более вежливы, и вместе с тем менее церемонны, чем жители Секундуса. Полагаю, что мои представления о пограничной жизни были порождены слишком обильным чтением романов, живописавших, как бородатые грубияны отражают нападение диких и опасных животных, а мулы увлекают крытые фургоны к далеким горизонтам.)

– Шалтай-Болтай, иди спать! – распорядилась «капитан» Лазулия, и нуль-гравистат вперевалку побрел прочь.

Девочки подошли к нам, одна взяла за руку меня, другая – Старейшего, Минерва пошла между нами. Я бы все внимание уделил этим веснушчатым рыжикам, если бы рядом не было Минервы. Не то чтобы я уж очень любил детей; некоторые, на мой взгляд, очень уж противные, особенно если умны не по годам. Но эти маленькие всезнайки меня очаровывали и совсем не раздражали. К тому же угадывать черты Старейшего, отнюдь не красавца, с его здоровенным носярой, в забавных девичьих мордашках… будь я один, я бы хохотал от восторга.

– Минуточку. – Я потянул Лорелею за руку, и все остановились. Я взглянул на здание. – Лазарус, а кто архитектор?

– Не знаю, – ответил он. – Его уже четыре тысячи лет нет на свете. Оригинал принадлежал кому-то из политических боссов Помпей, города, погибшего сорок веков назад. Я увидел модель этого дома в музее города, который назывался Денвер, и сделал фотографию – для себя, просто потому, что он мне понравился. Снимки, конечно, пропали, но когда я рассказал о нем Афине, она выудила изображение его руин из исторической части своего архива и по моему описанию спроектировала дом. Мы построили несколько небольших моделей, конечно не изменяя этих идеальных пропорций. А потом Афина построила его с помощью внешних радиоуправляемых элементов. Он подходит для здешнего климата; здесь погода почти как в древних Помпеях. К тому же я предпочитаю дома с внутренним двориком. Так безопаснее, даже если живешь в таком безопасном месте, как это.

– Кстати, а где теперь Афина? То есть главный компьютер.

– Здесь. Она построила этот дом, еще находясь в «Доре», а теперь обитает под ним. Сначала она выстроила для себя подземные апартаменты, а потом построила наш дом поверх своего.

– Компьютер должен чувствовать себя в безопасности и иметь возможность общаться с людьми, – сказала Минерва. – Лазарус, простите меня, дорогой мой, но вы ошиблись. Это случилось больше трех лет назад.

– Да, верно. Минерва, когда ты проживешь столько, сколько я – а тебе, вне сомнения, предстоит долгая жизнь, – ты тоже начнешь путать события. Старческая забывчивость присуща всем существам из плоти и крови, и тебе следовало бы усвоить это до того, как предпринимать переход. Поправка, Джастин, – дом спроектировала Минерва, а не Афина.

– А вот строила уже Афина, – уточнила Минерва, – поскольку все технологические подробности и детали сооружения я сохранила в ее памяти, где им и надлежало находиться, а себе оставила лишь общее воспоминание о строительстве. Мне хотелось это запомнить.

– Кто бы его ни создавал, дом прекрасен, – сказал я.

И вдруг расстроился. Одно дело принять интеллектуально потрясающую идею о том, что у молодой женщины была прежняя жизнь в качестве компьютера, – и даже принять, что некогда работал с этим компьютером – в далеких краях, за много световых лет отсюда. Но наш разговор вдруг заставил меня почувствовать сердцем, что эта очаровательная девушка, чья теплая рука лежала в моей руке, действительно недавно была компьютером и строила этот дом, еще будучи машиной. Это меня потрясло. При всем при том, что историограф я старый и способность изумляться безнадежно потерял еще до первого омоложения.

Мы вошли в дом – и мое невольное смятение исчезло, когда к нам с поцелуями бросились две прекрасные юные женщины. Одну из них я узнал, как только услыхал ее имя. Это была дочь Айры, Гамадриада [69] Гамадриада – в греческой мифологии разновидность божеств деревьев, которые, в отличие от дриад, умирали со смертью дерева. . И это имя ей подходило. Другую, рослую блондинку, звали Иштар. Как выяснилось, она тоже оказалась моей знакомой. С ними был молодой человек, красивый, как и женщины. Его я тоже как будто видел не впервые, хотя не мог вспомнить, где и когда. Рыженькие близняшки тут же расцеловали меня, поскольку они, дескать, не имели возможности поприветствовать меня надлежащим образом.

В Глухомани приветственный поцелуй – не тот короткий клевок, которым дарят гостей в Новом Риме: даже близняшки целовали меня так, что я не смог бы усомниться в их половой принадлежности. Мне случалось получать менее пылкие поцелуи от вполне взрослых женщин, имевших относительно меня весьма определенные намерения. Но удивил меня молодой человек, назвавшийся Галахадом. Он обнял меня, поцеловав в обе щеки, а потом припал к моим губам, как Ганимед. Несмотря на удивление, я попытался ответить ему соответствующим образом.