Курт Воннегут - Времетрясение [litres]

В «позаимствованном» рассказе говорилось о некоей планете в другой галактике, где жили маленькие зеленые человечки с единственным глазом на лбу. Эти самые человечки могли добывать себе пищу лишь при условии, что им удастся продать кому-то товар или услугу. Потом на планете закончились покупатели. Нужно было срочно принимать какие-то меры, но никто ничего умного не придумал. Все маленькие зеленые человечки умерли голодной смертью.

Миссис Уилкерсон заподозрила плагиат. Золтан признался, что действительно слямзил рассказ. Он не думал, что это какое-то преступление. С его точки зрения, это было забавно и даже весело. Для него плагиат был криминалом не больше, чем баловство, как это назвал бы сам Траут, «непристойное обнажение перед посторонним слепым человеком того же пола».

Миссис Уилкерсон решила преподать Золтану урок. Заставила его написать на доске: «Я УКРАЛ СОБСТВЕННОСТЬ КИЛГОРА ТРАУТА», – перед всем классом. А потом в течение целой недели он должен был сидеть на ее уроках, повесив на грудь картонную табличку с большой буквой «П». Сегодня ее затаскали бы по судам за подобное обращение с учениками. Но тогда все было по-другому.

Идею этого наказания для Золтана Пеппера миссис Уилкерсон почерпнула, конечно же, в романе Натаниела Готорна «Алая буква». Женщине, героине романа, приходится носить на груди алую букву «П» – что в данном случае означает «прелюбодейка», – потому что она разрешила мужчине, который не был законным мужем, излить семя в ее родовые пути. Она упорно не говорит, как зовут этого человека. Ведь он священник!

Поскольку Дадли Принс сказал, что рассказ выбросила на помойку какая-то бомжиха, Золтану даже в голову не пришло, что это мог быть сам Траут. «Наверное, это была его дочь или внучка, – рассуждал он вслух. – А сам Траут наверняка давным-давно умер. Я очень на это надеюсь, чтоб ему гнить в аду вечно!»

Но Траут был жив-здоров. И находился всего в двух шагах! И чувствовал себя замечательно! Он так обрадовался, что избавился наконец от «Сестричек Б-36», что тут же уселся за новый рассказ. Начиная с четырнадцати лет он писал в среднем по одному рассказу каждые десять дней. То есть в год выходило около тридцати шести. Это мог быть его две тысячи пятисотый рассказ! На этот раз действие происходило не на другой планете, а в кабинете психиатра в Сент-Поле, штат Миннесота.

Рассказ назывался «Доктор Шаденфройд» [7] Schadenfreude (нем.) – злорадство. , по имени главного героя, этого самого мозгоправа. Его пациенты лежали на кушетке и говорили без умолку – все, как положено, – но Шаденфройд запрещал им рассказывать о себе. Они могли говорить только о посторонних вещах, о всяких дурацких или бредовых эпизодах, приключившихся с абсолютно незнакомыми им людьми – с героями заметок из макулатурных таблоидов, которые раздаются бесплатно в любом супермаркете, или с участниками телевизионных ток-шоу.

Если пациент случайно произносил слова: «я», «мне», «мое», «мой», – доктор Шаденфройд приходил в бешенство. Он, как ужаленный, вскакивал с кресла. Топал ногами. Размахивал руками.

Он наклонялся над пациентом и кричал ему прямо в лицо, брызжа слюной: «Когда ты уже уяснишь, что ты вообще никому неинтересен! Да, ты! Скучный, никчемный, ничтожный кусок дерьма! Все твои проблемы, они оттого, что ты полагаешь, будто ты что-то значишь! Каждая самодовольная задница мнит себя центром мира! Ты вот кончай упиваться собой, или катись отсюда ко всем чертям!»

Бомж с соседней койки спросил Траута, что он там пишет. Траут как раз начал первый абзац «Доктора Шаденфройда». Он ответил, что пишет рассказ. Тогда бомж сказал, что, может, ребята из соседнего дома дадут ему за это дело какую-то денежку. Когда Траут узнал, что соседний дом – это Американская академия искусств и литературы, он сказал: «Да хоть китайский парикмахерский техникум, мне как-то без разницы! Я не пишу литературные произведения. Я не делаю литературу. Ее делают эти жеманные приматы в соседнем доме».

«Эти претенциозные болваны создают живых, реальных персонажей из плоти и крови посредством чернил на бумаге, – продолжал он. – Замечательно! Флаг им в руки! Как будто наша планета и без того уже не загибается от избытка живых, реальных персонажей из плоти и крови, которых этак миллиарда на три больше, чем нужно!»

В данный конкретный момент в соседнем доме находились лишь Золтан и Моника Пеппер и трое охранников дневной смены под началом Дадли Принса. Моника разрешила сотрудникам не выходить в этот день на работу: устроила им дополнительный выходной для последнего рывка за рождественскими покупками. Так уж вышло, что все они были либо христианами, либо агностиками, либо вероотступниками.

В ночную смену должны были выйти охранники исключительно из мусульман. Как Траут напишет в «Занаду» в своих мемуарах «Мои десять лет на автопилоте»: «Мусульмане не верят в Санта Клауса».

«За всю свою писательскую карьеру, – сказал Траут в бывшем Музее американских индейцев, – я создал лишь одного живого, реального персонажа из плоти и крови. Я его сделал своим «динь-динем». Вот такие дела. Дзинь-дзинь!» Он говорил о своем сыне Лионе, который во время войны дезертировал из Корпуса морской пехоты США и которому впоследствии отрезало голову на шведском судостроительном заводе.

«Если бы я тратил время на создание персонажей, – сказал Траут, – я бы никогда не собрался привлечь внимание читающей публики к действительно важным вещам, как то: непреодолимые силы природы, антигуманные изобретения, вздорные идеалы, а также политика и экономика, из-за которых героям и героиням становится тухло и дохло».

Траут мог бы сказать – и то же самое можно сказать обо мне, – что он создавал карикатуры, а не персонажей. Кстати, в его неприязни к так называемой массовой литературе не было ничего оригинального. Это обычное явление среди писателей-фантастов.

Собственно говоря, многие из рассказов Траута вообще не были фантастическими, даже при том, что там действовали совершенно невероятные персонажи. Того же «Доктора Шаденфройда» уж никак не назовешь фантастическим рассказом – воспринять его как фантастику могли разве что люди, напрочь лишенные чувства юмора и считающие психиатрию наукой. А рассказ «Партия в бинго в бункере», который Траут отправил в мусорный бак следом за «Доктором Шаденфройдом», когда до времетрясения уже оставалось всего ничего, относился к жанру roman а clef [8] Roman а clef (фр.) – роман, в котором под вымышленными именами выведены реальные лица. – Примеч. пер. .

Действие происходило в комфортабельном бункере-бомбоубежище Адольфа Гитлера под развалинами Берлина в самом конце Второй мировой войны. Именно в этом рассказе Траут назвал нашу войну – его войну и мою войну тоже – «второй неудачной попыткой западной цивилизации покончить с собой». Точно так же он называл ее и в личных беседах, а в разговоре со мной однажды добавил: «Если не получается с первого раза, обязательно надо попробовать еще раз».