Курт Воннегут - Времетрясение [litres]

Килгор Траут затушил сигару о блюдце. Он давил, и давил, и давил, как он позже признался нам с Моникой, словно эта несчастная сигара была виновата не только в том, что включилась пожарная сигнализация, но и во всем тарараме, творившемся снаружи.

«Худое колесо скрипит громче всех», – сказал он.

Траут сказал, что осознал всю абсурдность собственных действий только тогда, когда снял со стены картину, чтобы долбануть углом рамы по вопящему датчику, и тут сирена заткнулась сама собой.

Он повесил картину на место и даже поправил ее, чтобы она висела ровно. «Мне почему-то казалось, что это важно, чтобы картина висела ровно, – сказал он. – Мне было приятно, что у меня есть возможность навести хоть какой-то порядок в хаотичной Вселенной».

Траут вернулся в фойе, надеясь, что оцепеневший охранник уже вышел из ступора. Но Дадли Принс по-прежнему стоял столбом, уверенный, что если он пошевелится, то снова окажется в тюрьме.

Траут вновь заорал ему прямо в ухо: «Хватит спать! Просыпайся! Тебе снова дали свободу воли, и еще столько всего надо сделать!» И все в таком духе.

А в ответ – тишина.

И тут Траута осенило! Вместо того чтобы упирать на свободу воли, в которую он сам не верил, он сказал вот что: «Ты был болен. Ты сильно болел. Но теперь ты здоров. Ты сильно болел. Но теперь ты здоров!»

И эта мантра сработала!

Траут мог бы стать великим рекламщиком. То же самое говорили и об Иисусе Христе. Основа всякой успешной рекламы – обещание, в которое хочется верить. Иисус обещал лучшую жизнь после смерти. Траут обещал то же самое, но здесь и сейчас.

Ментальное трупное окоченение Дадли Принса начало потихоньку оттаивать! Траут ускорил процесс оживания, велев Дадли Принсу щелкать пальцами, топать ногами, высовывать язык, двигать задницей и все в таком духе.

Траут, у которого даже не было аттестата о полном среднем образовании, стал реальным доктором Франкенштейном!

Тетя Рей, жена дяди Алекса Воннегута – того самого, который учил меня, что в моменты, когда с нами случается что-то хорошее, обязательно надо сказать вслух и с чувством: «Как же здорово, правда?», – считала мужа придурком. Я так думаю, в Гарвардском универе его тоже считали придурком. Когда он только-только туда поступил, его спросили, почему он приехал учиться в Гарвард аж из самого Индианаполиса. Потом дядя радостно всем рассказывал, что он ответил: «Потому что мой старший брат учится в Массачусетском технологическом институте».

У дяди Алекса не было детей. Он не держал дома оружие. Но зато у него была огромная библиотека, и он постоянно ее пополнял, покупал новые книги и давал мне почитать – но, конечно, не все подряд, а только самое лучшее. Он частенько зачитывал мне вслух наиболее интересные отрывки, и каждый раз ему приходилось долго искать нужную книгу. И вот почему: его жена, тетя Рей, про которую говорили, что у нее легкая форма аутизма, постоянно переставляла книги на полках – аккуратными «лесенками» по размеру и цвету томов.

Так что, к примеру, о сборнике статей своего обожаемого Г. Л. Менкена дядя мог сказать так: «Кажется, он был зеленый. Где-то такой высоты».

Когда я был уже взрослым, сестра дяди Алекса, моя тетя Ирма, однажды сказала мне: «Все мужчины в роду Воннегутов до смерти боятся женщин». Ее братья уж точно боялись ее как чумы.

Слушайте дальше: для дяди Алекса его гарвардское образование не было призом за победу в дарвиновской борьбе за выживание, как это воспринимается в наши дни. Собственно, он и не рвался никого побеждать. Его отец, архитектор Бернард Воннегут, отправил сына в Гарвард, чтобы тот приобщился к культуре. И дядя Алекс действительно приобщился. Пусть подкаблучник, пусть всего-навсего скромный страховой агент, он всегда был человеком культурным во всех отношениях.

Я бесконечно ему благодарен: и ему самому, и, наверное, косвенным образом, Гарвардскому универу, каким тот был когда-то. Именно дядя Алекс научил меня находить радость в хороших книгах, иногда очень-очень смешных – он показал мне еще один способ радоваться жизни, несмотря ни на что.

Судя по всему, книги в том виде, как их любил дядя Алекс и как люблю я: незапертые ларцы со скрепленными листами бумаги, испещренной чернилами, – отживают свой век. Уже сейчас мои внуки читают в основном с экрана.

Нет, нет, нет, подождите минуточку!

Когда книги только появились, они были такими же сугубо утилитарными приспособлениями для хранения и передачи информации, как и новейшие чудеса из Силиконовой долины, хотя эти первые книги делались из едва обработанных природных материалов. Но без всякого умысла, по чистой случайности – может быть, из-за их веса и плотности, из-за их ощутимой вещественности, которая так восхитительно сопротивляется всяческим манипуляциям, – книги стали для нас чем-то большим. Они увлекают наши глаза и руки, а за ними – наш разум и душу в некое духовное пространство навстречу удивительным приключениям, о которых могут уже не узнать мои внуки. Если это случится, мне будет очень и очень жаль.

Вот такая пикантная подробность: один из величайших поэтов и один из величайших драматургов нашего века – оба всячески отрицали, что они родом со Среднего Запада, а именно из Сент-Луиса, штат Миссури. Я имею в виду Т. С. Элиота, который под конец жизни изъяснялся в точности, как архиепископ Кентерберийский, и Теннесси Уильямса, который учился в Университете имени Вашингтона в Сент-Луисе и в Университете штата Айова, а под конец жизни изъяснялся в точности, как Эшли Уилкс из «Унесенных ветром».

Да, все правильно: Уильямс родился в штате Миссисипи, но его семья переехала в Сент-Луис, когда ему было семь. Он сам выбрал себе имя Теннесси, когда ему было уже двадцать семь. А до этого его звали Томом.

Кол Портер родился в Перу, штат Индиана. «Ночь и день»? «Начало танца»? Неплохо, неплохо.

Килгор Траут родился в больнице на Бермудских островах, где его отец Реймонд собирал материалы для своей докторской диссертации о вымирающих бермудских орланах-белохвостах. Единственное сохранившееся гнездовье этих огромных птиц с характерным синеватым оперением, самых крупных из всех морских крылатых хищников, располагалось на Скале мертвеца, крошечном вулканическом островке в самом центре печально известного Бермудского треугольника. За исключением этого гнездовья, остров был абсолютно необитаем. Кстати, Траут был зачат именно на Скале мертвеца, где его папа с мамой проводили медовый месяц.

Кстати, об этих бермудских орланах. Вот такой интересный факт: насколько можно судить, в стремительном сокращении их популяции были виновны не люди, а самки самих же орланов. Раньше, предположительно – на протяжении нескольких тысячелетий, самки высиживали птенцов, заботились о них, а потом учили летать. Причем учили весьма незатейливым способом: попросту спихивали подросших птенцов со скалы.