Энтони Берджесс - Семя желания [litres]

– На мой взгляд, – сказал Эйдер Тристраму, – вид у вас и впрямь неважный.

– Если только не тошнота по утрам, ничего страшного, – осклабился шутник Фритти.

Тристрам положил ложку.

– Что вы сказали?

– Шутка, – отозвался Фрити. – Не хотел вас обидеть.

– Вы сказали что-то про тошноту по утрам.

– Забудьте. Я просто дурачился.

– Но этого не может быть, – сказал Тристрам. – Просто не может быть!

– На вашем месте, – не унимался Эйдар, – я пошел бы и прилег. Вы плохо выглядите.

– Совершенно невозможно, – сказал Тристам.

– Если не будете жаркое, – истекая слюнями, проговорил Фритти, – был бы очень вам обязан…

И он потянул к себе тарелку Тристрама.

– Так нечестно! – вмешался Батчер. – Его следует поделить. Наглость какая!

Они стали перетягивать тарелку, расплескивая жиденькую подливку.

– Думаю, мне лучше пойти домой, – сказал Тристрам.

– Непременно идите, – отозвался Эйдар. – У вас, возможно, какая-нибудь хворь начинается. Что-нибудь заразное.

Встав, Тристрам нетвердым шагом пошел докладывать Уилтширу. Победив в борьбе за жаркое, Батчер с триумфом его поглощал.

– Жор, – дружелюбно заметил Гаскел-Спротт. – Вот как это называется.

– Но как это могло случиться?! – кричал Тристрам. – Как? Как? Как?

Он расхаживал по гостиной: два шага до окна, два шага назад до стены, руки возбужденно сжаты за спиной.

– Ничто не дает стопроцентной гарантии, – безмятежно ответила из кресла Беатрис-Джоанна. – Возможно, на «Заводе контрацептивов» случился саботаж.

– Чушь. Полнейшая и совершеннейшая чушь! – крикнул, поворачиваясь к ней всем телом, Тристрам. – И это легкомысленное замечание типично для твоего отношения в целом.

– Ты уверен, что в том достопамятном случае действительно принял таблетки?

– Конечно, я уверен. Мне и во сне бы не приснилось идти на такой риск.

– Нет, конечно, ты не пошел бы. – Она повела головой, напевно декламируя: – Таблеткам – да, риску – нет! – Подняв взгляд, она улыбнулась. – Хороший получился бы лозунг, верно? Но, конечно же, теперь у нас нет лозунгов, которые побуждали бы нас быть хорошими. У нас есть большая дубинка.

– Это совершенно за гранью моего понимания. Разве только… – Он быстро надвинулся на нее. – Но ведь ты этого не сделала бы, правда? Не можешь же ты быть настолько порочной? – Устаревшие августинианские выражения… Он схватил ее за руку. – Что еще ты натворила? Скажи мне правду! Обещаю, что не буду сердиться, – сердито сказал он.

– Да не глупи, – поспешно ответила она. – Даже если бы я хотела тебе изменить, то с кем? Мы никуда не ходим, мы ни с кем не общаемся. И вообще, – сказала она с жаром, – я против подобных инсинуаций! Как ты можешь такое говорить! Даже думать! Я была тебе верна с того дня, как мы поженились, и вот какова благодарность за мою верность?

– Но я же, скорее всего, принял таблетки, – проговорил Тристрам, усиленно стараясь вспомнить. – Помню, когда это было. Это был тот день, когда бедный маленький Роджер…

– Да, да, да.

– … и я только что пообедал, а ты, если я правильно помню, предложила…

– О нет, Тристрам. Это была не я. Это точно была не я.

– А я точно помню, как спустил с потолка аптечку и…

– Ты выпил, Тристрам. От тебя ужасно несло алком.

Тристрам тут же понурился.

– Ты уверен, что нужные таблетки принял? Я тебя не проверяла. Ты же всегда лучше знаешь, как надо, верно, милый? – Ее естественные зубы сверкнули в саркастической улыбке. – Так или иначе, что сделано, то сделано. Может, это был просто всплеск жажды отцовства.

– Откуда ты взяла такое выражение? – набросился на нее он. – Кто сказал тебе эти слова?

– Ты, – вздохнула она. – Ты иногда употребляешь это выражение.

Он уставился на нее.

– В тебе, наверное, очень много от еретика, – сказала она. – Во всяком случае подсознательно. Ты, знаешь ли, много чего во сне говоришь. Сначала будишь меня храпом, а потом, удостоверившись, что у тебя есть аудитория, говоришь. По-своему ты ничем не лучше меня.

– Ну…

Он неуверенно оглянулся по сторонам, думая, куда бы сесть. Беатрис-Джоанна, нажав кнопку, вытянула из стены еще один стул.

– Спасибо, – рассеянно поблагодарил он. – Как бы это ни произошло, ты должна от него избавиться. Тебе надо что-нибудь принять. Нельзя затягивать до того момента, когда придется идти в абортарий. Это будет постыдно. Почти так же ужасно, как нарушить закон. Беспечность, – пробормотал он. – Никакого самоконтроля.

– Ну, не знаю.

Слишком уж она в себе уверена, подумалось Тристраму.

– Возможно, все обстоит не так скверно, как ты думаешь. Я хочу сказать, люди рожали детей сверх квоты, и ничего им за это не было. Я имею право на ребенка! – вдруг сказала она с пылом. – Государство убило Роджера. Государство позволило ему умереть.

– Чушь. Мы все это уже проходили. Ты, похоже, по глупости не осознаешь, что жизнь переменилась. Жизнь переменилась.

Это он подчеркнул ударами по ее колену – по одному хлопку на каждое слово.

– Послушай, – сказал он. – Дни, когда нас о чем-то просили, прошли. Государство больше не просит. Государство приказывает, Государство принуждает. Ты хоть понимаешь, что в Китае людей в самом деле казнили за нарушение закона о контроле рождаемости? Казнили! Повесили или расстреляли… не знаю, что именно. Про это есть в письме, которое пришло от Эммы.

– У нас не Китай. Мы тут более цивилизованны.

– Чушь. Повсюду так будет. Родителей одного моего ученика уволокла Полиция популяции. Это ты понимаешь? Не далее как вчера вечером. И насколько я понял, младенец еще даже не родился. Насколько я понял, она просто была беременна. Гоб-Морда, женщина, недалек тот день, когда станут ходить по домам с мышами в клетке, проверяя мочу на беременность.

– А как это делается? – заинтересовалась она.

– Ты неисправима!

Тристрам снова вскочил. Беатрис-Джоанна отправила его стул со скрежетом назад в стену, чтобы дать ему простор вышагивать.

– Спасибо. Послушай, – продолжил он, – просто задумайся, в каком положении мы оказались. Если кто-то узнает, что мы были неосторожны, пусть даже результаты этой неосторожности далее этого не пойдут, если кто-то выяснит…

– Как кто-то может выяснить?

– Ну, не знаю. Кто-то может услышать тебя утром, когда ты встаешь… ну для того, – деликатно сказал он. – За стенкой у нас миссис Петтит. Тут ведь шпионы кругом, знаешь ли. Где полиция, там и доносчики. Их называют стукачами. Или ты сама можешь кому-нибудь случайно проговориться. Прямо могу тебе сказать: мне не нравится, что творится у нас в школе. Этот гаденыш Уилтшир то и дело подключается к моим урокам. Слушай, мне сейчас надо уйти. Надо пойти в аптеку. Принесу тебе хинина. И касторового масла.