Дмитрий Федотов - Сказки мегаполиса

— Он был моим учеником.

— В младших классах, — уточнил Психоватый. — Ты ведь не знаешь, что произошло с ним за годы после окончания Школы.

— И все же непонятно, какая взаимосвязь между учителем Ханом и Великим Кормчим.

— Единственное упоминание о Кормчем я встречал лишь от Аналитика, — сказал Мирон, — а он в Школе.

— Ты мог неправильно понять старика, — произнес Нума.

— Я не ошибся. Речь шла о Кормчем.

— А как же Источник? — тихо спросил Шут. Мирон с жалостью посмотрел на друга.

— Мы так мало знаем о начальной стадии развития Цивилизации.

— Может статься, что именно с Кормчим связано создание Источника, — предположил Психоватый.

— Мой пращур создавал Источник.

— Шут, у вас великие предки, — поклонился Психоватый, — но они не ведали, что творили. Кормчий мог быть уже тогда. А кончилось все это Школой Седьмого дня.

— Аналитик не может бежать? — заговорил молчавший Нума.

Мирон с сомнением пожал плечами.

— Старик слаб, Миражи отнимают много сил.

— В Школе могут быть другие, слышавшие о Кормчем.

Мирон заинтересованно взглянул на лесника.

— Но до них нужно добраться.

— Ясь, — обронил Мерик.

Мирон вспомнил Школу: неожиданности, подстерегающие на каждом шагу, Мираж, способный уничтожить человека в мгновение ока, — и содрогнулся. Впутывать малыша в столкновение? С другой стороны, никто из взрослых, сидевших в хижине Нумы, не был способен на то, что мог этот мальчик.

— Имеем ли мы право? — спросил Шут.

— Да, — с ожесточением произнес Мерик. — Потому что это делается ради него самого. Если мы не узнаем всего о Кормчем, не начнем с ним борьбу, что ждет Яся? Шинок, где он будет глушить тоску в мёде и пиве? Безрадостная обработка чужих идей и подспудное желание творить самому?

— Мерик, я рад, что ты осознал это, — сказал Мирон. — Но Школа — такое, о чем не имеешь ни малейшего представления, живя в городе.

— Именно поэтому мы должны рассчитывать на мальчика, — сказал Психоватый. — Цивилизация породила Яся, и только ему под силу освободить взрослых мечтателей и фантазеров от Школы.

— Мне думается, — проговорил Нума, — что в условиях Школы, как рассказывал о них Мирон, найдутся взрослые, способные делать то же, что и Ясь. Только они не подозревают об этом.

— Это невозможно.

— У них нет времени на свободное мышление, — настаивал на своем Нума.

— Это означает, что Ясь должен принять на себя весь удар Миражей. Лишь тогда выявятся нужные люди. И они помогут ему разрушить Школу, — произнес Психоватый.

— Учитель, я придумал новую сказку, — Ясь возбужденно подергал Мерика за рукав. — Пойдем, покажу.

— Ясь, ты выполнишь мою просьбу? — спросил Мерик.

— Мы же с тобой друзья!

— Нужно придумать еще одну сказку. Сейчас я тебе расскажу какую. — Кивнув головой, Мерик с мальчиком направились к выходу. Все с надеждой смотрела им вслед.

— Пойдем на свежий воздух, — предложил Нума.

— Мне думается, мы скоро двинемся в путь. — Нума бросил внимательный взгляд на выход.

— Чем быстрее, тем лучше, — сказал Психоватый.

Мирон согласно кивнул головой.

Владимир Акутин родился в Томске в 1949 году. Учился на историческом факультете ТГУ. Работал сельским учителем, разнорабочим, а ныне — наладчик в институте Томскводоканал. Неоднократно публиковался в томских газетах «Красное знамя» и «Молодой ленинец», в газете «Сибирские Афины». В 1991 году в Томском книжном издательстве вышел сборник рассказов В. Акутина «Вахта, отлетающая до…».

Сергей Петрович вышел из душного вагона на перрон, выбрал под цветущими черемухами привокзального сквера скамейку поуютнее и, присев, с удовольствием закурил. Вот и дома. Спешить некуда, до родной улицы рукой подать. Он разглядывал немногочисленных пассажиров, вышедших на этой станции, пытался высмотреть знакомые лица, но нет… нет. Приехавшие ушли по тенистой алее в город, стало тихо, пустынно.

Слева послышался негромкий шум. Сергей Петрович оглянулся: по алее в его сторону двигался немолодой рослый человек в неопрятной одежде и катил рядом с собой старенький, изрядно заржавевший подростковый велосипед на спущенных шинах. Человек, склонив к; велосипеду дико заросшую седым свалявшимся волосом голову, говорил непонятно кому:

— Нет-нет, не так! Ты слишком жмешь на педали и зря так вцепился в руль… свободней, свободней!.. Вот… правильно… теперь ты совсем молодец… Видишь, я даже не успеваю за тобой и совсем почти не держу!..

Человек торопливыми шагами пересек перрон и скрылся за низеньким зданием вокзала. Сергей Петрович проводил чудака удивительным взглядом, и что-то показалось знакомым ему в этой нескладной фигуре, голосе… Заросшее щетиной лицо он не смог толком разглядеть, но тем не менее… тем не менее…

Он все же вспомнил.

Это был он, Генка Даринский, бывший его сосед. Начало той, вспомнившейся сейчас истории, было еще при Сергее, а про остальное писали мать, друзья. Вот кого довелось встретить в родном городишке первым через столько лет, прошедших после последнего приезда…

Много лет назад «фэзэушник» Генка Даринский держал «мазу» на их улице Декабрьской. Что такое «маза» и за что ее держут, не знал в этих местах никто, в том числе и сам петушистый Генка. Но понимали почему-то все одинаково — вроде первого парня на деревне.

Вечерами Генка поднимал облаки пыли своими полуметровыми клешами, рассекая вдоль и поперек ухабистую Декабрьскую в сопровождении разнокалиберной кодлы. Руки все держали в карманах, с нижних губ свисали задумчивые охнарики, пыжились все одинаково, нахохленно, задевая приподнятыми плечиками кончики ушей. Веяло от кодлы анархистской бражкой и угаром нэпа одновременно: фигуранты словно вышагнули из старых забытых кинолент. Комизм усиливался откровенной зеленостью парнишек.

Серега с Костей Таенковым в кодле не состояли. К Сереге уже тогда соваться не решались, а с Генкиной попыткой добиться почтительности от маломогучего Кости вышли большие хлопоты. Только «мазист» нахлобучил маленькому вольнодумцу кепку по самые ноздри, как тут же получил такой «привет!» стоптанным ботинком между клешей, что долго икал, катаясь в пыльной колее. А когда встал, Костя уже заносил над ним половинку плохо обожженного кирпича.

— Ты что! Чокнулся? Я же пошутил! — завякал озадаченный Генка.

Из кодлы не нашлось никого, кто кинулся бы на невзрачного Костю. Эти уже учили его почтительности и больше не хотели: Костю надо было или убивать сразу, или вообще с ним не связываться. Побитый, он не только не устрашался, но, напротив, ожесточался. Он подстерегал «околомазистов» по-одному и бил их колом так, что смотреть было страшно.