Александр Михайловский - Отцы-основатели

Эта туземка наверняка умрет, если срочно не предпринять какие-то меры. Кровь хлыщет из нее как из ведра, и русские девушки находятся в полуобморочном состоянии. Они ведь и сами в положении… Кажется, докторша тоже в замешательстве, но старается этого не показывать.

– Так, Лиза, Ляля, быстро мне хирургический пакет! – ее голос, звучавший резко и глухо, был почти неузнаваем. Что она собирается делать?

Девицы разом вскочили, едва не стукнувшись лбами, опрокинув при этом на пол лоток с заготовленными мною тампонами.

– Осторожнее! Там, в шкафу, быстро!

Они кинулись к шкафчику. По дороге одна из девушек, глянув на кровавую лужу под роженицей, вдруг закатила глаза и осела на пол.

– Лиза! – вскрикнула докторша, бросившись было к той, но тут роженица особенно громко застонала, и она переключилась на нее.

– Потерпи, потерпи, моя милая… Сейчас, сейчас…– она резко сорвала со своего лица белую маску и я увидела, как напряжены ее губы, – Фэра! – громко позвала она.

Та тут же появилась в дверях.

– Фэра, Ляля, быстро унесите Лизу отсюда! И не заходите сюда! – сказала она таким властным голосом, что обе девушки – туземка и русская – принялись быстро и молча выполнять ее распоряжение. Они ловко подхватили лежащую в обмороке и торопливо вынесли ее за дверь.

– Побрызгайте на нее холодной водой! – крикнула она вслед. – И закройте дверь! И не смейте никто заходить, пока я не позову!

После того как дверь была закрыта, воцарилась тишина, нарушаемая лишь жалобными стонами роженицы.

Докторша взглянула на меня так, словно вся моя душа лежала перед ней нараспашку.

– Ну что, Люси… – тихо сказала она, – поможешь мне?

Было непонятно, вопрос это или утверждение. Я кивнула. Она положила пальцы на запястье роженицы и покачала головой.

– Надо торопиться…

Она сама, действуя быстрыми и точными движениями, достала чемоданчик со стерильными хирургическими инструментами, и, раскрыв его, положила передо мной. Такой набор был мне знаком. Правда, мне не доводилось им пользоваться.

Будем делать кесарево сечение, – сказала она, и по ее глазам я поняла, что она никогда не делала такую операцию самостоятельно.

Однако я снова кивнула. Да, я чувствовала, что этой русской докторше страшно, что на ней огромная ответственность за человеческую жизнь, и что, возможно, она жалеет, что не может оказать этой девушке самую лучшую медицинскую помощь, доступную в двадцать первом веке.

Она открыла ампулу и наполнила шприц. У нее слегка тряслись руки. Почему-то как раз в этот момент я и заметила ее выступающий живот… И она тоже беременна! А ведь ей около сорока. И ей явно в таком возрасте противопоказаны разные нервотрепки.

– Можно, я делать инъекция? – спросила я.

– Ты точно умеешь? – спросила она, боясь поверить такому везению.

– Я умею. Я просить вас не беспокоиться, – решительно сказала я и она отдала мне шприц. Мои руки не тряслись, и я была спокойна.

– Это анестетик, – сказала она.

Я кивнула и, завязав жгут на руке девушки, ввела иглу. Желтоватая жидкость медленно перетекала из шприца в вену. Русская докторша смотрела на меня очень внимательно, но я все делала правильно, и понемногу ей стало передаваться мое спокойствие. Честно говоря, мне хотелось сказать ей несколько добрых слов поддержки, но я опасалась, что она сочтет себя униженной. Кто же их поймет, этих русских… Однако, раз она собралась производить операцию, значит, знает, как это делать.

Итак, мы решительно приступили к спасению этой несчастной девушки и ее ребенка. Я слишком мало разбиралась в таких вещах, чтобы судить, насколько велики шансы выжить у каждого из них.

Наша пациентка уснула, и дыхание ее стало ровнее. Мне также пришлось облачиться в белое, а докторша снова натянула на лицо маску, из-под которой то и дело слышалось невнятное бормотание, которое можно было принять и за ругательства, и за молитву – так могут только эти странные русские. Время от времени она заговаривала со мной, очевидно, таким способом стараясь себя подбодрить. Я не знала, как называются инструменты хирурга по-русски, поэтому она просто тыкала сверху пальцем в нужный, и я ей его подавала.

– Ты училась медицине, Люси? – спрашивала она, намазывая чем-то ярко-лиловым линию будущего разреза.

– О, нет, я заканчивать курсы три месяц…

– Понятно. А ты знаешь, я первый раз сама делаю полостную операцию… – сказала она бесстрастным голосом, указывая на скальпель, – но я много раз видела, как это происходит. У меня был хороший учитель, великий хирург, он спас не одну сотню жизней…

– Я верить… – сказала я, – у вас получится. Вы… как это говорить… храбрый человек…

В ответ она лишь хмыкнула, и я почувствовала, что мне удалось ее приободрить.

– Ну, с Богом! – сказала она приподнятым тоном и решительно сделала разрез.

Она действовала, я ассистировала, и у нас все получалось быстро и точно. Метаморфоза, начавшая происходить со мной, усиленно продолжалась сейчас, когда я заглянула в сокровенные тайны женского организма. Мне не было страшно. Мое хладнокровие очень пригодилось мне сейчас. Я испытывала лишь священный трепет. Мы спасали человеческую жизнь. Даже две. И я сочувствовала этой девушке, предполагая, что она может и не выжить, также как и ее ребенок.

Но вот мы извлекли на свет ребенка… Он был жив, мы успели. Это была девочка. Действительно, довольно крупная. Пока докторша возилась с родильницей, я обтерла малышку чистой тряпочкой и завернула в пеленки. У меня получилось немного неуклюже – но ведь никто не учил меня пеленать младенцев… Она уютно расположилась на моих руках – маленький комочек человеческой плоти, олицетворяющий собой величие жизни…

Но надо было заканчивать с мамочкой. Я положила ребенка в специальное ложе, чтобы помочь с последними манипуляциями. Наконец мы закончили. Пациентке был сделан еще какой-то укол, после чего мы, вымыв руки, сели передохнуть. Теплый комочек тихо попискивал на моих руках.

– О черт… – пробормотала докторша, рассеянно шаря по своим карманам, при этом я понимала, что это похожее на ругательство слово было просто присказкой, призванной немного снять перенапряжение, – черт, черт… Как ты думаешь, Люси, – она кивнула спящую девушку, лицо которой было очень бледным, – она будет жить? Она потеряла много крови…

– Я не знаю… – я действительно не рискнула делать прогнозы, – будем иметь надежда…

– Да, теперь остается только надеяться… – вздохнула она, – ты не представляешь, как мне было страшно, – вдруг прорвало ее, – но, кажется, мы все сделали как надо, правда? – и она улыбнулась, отчего лицо ее чудесным образом помолодело.

Она наконец нашла пачку с сигаретами и с задумчивым видом вытащила одну. Она вертела ее в руках, погруженная в какие-то свои мысли. А я с изумлением смотрела на маленькую и тонкую, набитую табаком, палочку. Неужели закурит?!