Александр Михайловский - Отцы-основатели

Соль тут буквально на вес золота. Ведь добывают ее, скобля соляной пласт в неукрепленной шахте каменными инструментами, а потом добытую соляную крошку расфасовывают в кожаные кисеты и разносят их по кланам на обмен, как величайшую драгоценность. А Петрович своими перфораторами добыл этого сокровища несколько тонн, набив трюм своего кораблика так, что опять пришлось выбрасывать балласт. В настоящий момент, если брать в расчет котирующиеся здесь материальные ценности, наше племя самое что ни на есть богатое в окрестностях. Возможно нашлись бы горячие головы, решившие отобрать у нас это богатство, но вот головы мужчин-волков, торчащие над берегом на их собственных копьях, служат предупреждением для всех, кто, гонясь за призраком богатства, в то же время еще не готов расстаться с собственными головами.

За ту соль, которую нам явно не израсходовать до конца, мы можем выменять у местных все, чего нам сейчас не хватает для жизни, и в первую очередь – теплые шкуры северного оленя, которые необходимы для пошива зимней одежды и обуви, а также изготовления теплых матрасов и одеял на зимнее время. Кое-что мы взяли в трофеи при разгроме клана Волков, но этого нам мало, ведь Сергей Петрович говорит, что каждый член нашего племени должен быть одет тепло и удобно. В первую очередь, одежда и обувь для поздней осени и зимы необходимы как раз нам, французам, одетым для местного климата весьма легко, я бы даже сказала, легкомысленно. А дыхание настоящих холодов уже не за горами.

Помимо всего прочего, с тушек лосося снимают кожу, которую подвергают специальной обработке. Я с удивлением узнала, что из такой тонкой, но очень прочной кожи можно делать разные полезные вещи от демисезонных курток, сумок, кошельков и модельной обуви до нательного белья. Пока что эту кожу всего лишь снимали с тушек, очищали от остатков мяса и высушивали, растянув на специальных гладко оструганных досках. Весь остальной процесс обработки будет происходить потом, зимой, когда дни будут короткими, ночи длинными, а женщинам племени Огня останется лишь рукодельничать, выходя из дома только в баню и по естественным надобностям. Что касается мужчин и тех женщин, которые «как мужчины», в том числе и для меня, то им работа найдется всегда, ибо для них зима, когда встанут реки, это время дальних лыжных походов, больших охот и еще больших приключений. В то же время обычные домашние женщины и девушки будут шить, изделия из рыбьей кожи и оленьих шкур, и рожать детей.

19 ноября 1-го года Миссии. Воскресенье. Поздний вечер. Дом на Холме.

Люси д`Аркур – бывший педагог и уже не такая убежденная феминистка

С некоторых пор я стала хорошо спать. Я уже не вставала по ночам, чтобы выйти прогуляться. Друг обычно спал со мной, устраиваясь между плечом и головой. Приятно было ощущать его теплое тельце и шелковистую шерстку. От его усыпляющего мурлыканья я очень быстро погружалась в блаженную нирвану, которую, однако, мог прервать даже незначительный шум. Правда, сны я видеть перестала. Нет, точнее, вроде бы что-то и снилось, но по пробуждении я не помнила ничего, со мной оставалось лишь приятное ощущение легкости и освобождения, словно во сне меня утешал ангел. Но ведь только я ни в каких ангелов не верю… Значит, это мое подсознание подкидывает мне такие образы. Интересно, что бы сказал психоаналитик?

В эту ночь я проснулась от звуков деловитой суеты внизу, на первом этаже. Кто-то торопливо сновал там, доносились приглушенные голоса. Я прислушалась. Однако слов было не разобрать, и тогда я тихонько встала и на цыпочках подошла к двери, раздумывая, выйти или нет. Меня раздирало любопытство. В нашей комнате, кроме меня, больше никто не проснулся, только Марина Жебровская заворочалась и тяжко, со стоном, вздохнула во сне – наверное, ей снились кастрюли и поварешки, которые преследовали ее в кошмаре (уж я-то догадывалась, что эта девица ненавидит кухонную работу, но ей приходилось через силу этим заниматься ради своих каких-то целей, постоянно притворяясь, будто делает она это с удовольствием и от души).

Мой сон окончательно улетучился. Я решила спуститься и под видом того, что мне нужно в туалет, узнать, что же там происходит. Как я ни старалась все делать бесшумно, тяжелая деревянная дверь все же издала при открывании глухой стук. Я замерла, пытаясь понять, не проснулся ли кто-то из наших. Вроде нет. Даже Жебровская теперь лежала тихо, и даже не сопела. И вдруг оттуда, снизу, раздался приглушенный женский крик, перешедший в стон. Я невольно вскрикнула, закрыв рот рукой. Что это могло быть? Я терялась в догадках, продолжая мяться возле полуоткрытой двери, чувствуя, как беспокойство начинает скрестись в душе своими острыми коготками. И я буквально подпрыгнула, когда вдруг в тишине комнаты тихо, но отчетливо прозвучал голос Жебровской, полный скрытой издевки:

– Что, мадмуазель Люси, застыли как статуя? Испугались? Это одна из туземок рожает. Неужели нельзя догадаться? Так что успокойтесь и ложитесь спать, это эпохальное событие не имеет к вам никакого отношения и потому не стоит вашего беспокойства.

Она зевнула, демонстрируя свое полное безразличие к происходящему. Лицемерка Жебровская… А ведь она всячески старалась войти в доверие к этим русским. Более того, как приближенная к русской докторше, она одной из первых должна была спешить туда, где, возможно, требуется ее помощь. Знали бы они ее истинное отношение… Впрочем, эти русские далеко не дураки. Когда-нибудь Марина покажет свое настоящее лицо – и тогда даже сложно сказать, что с ней произойдет…

Что касается меня, то, узнав причину суеты и женского крика, я испытала странное чувство. Конечно, мое любопытство теперь было удовлетворено и можно было спокойно продолжать спать. Но что-то подсказывало мне, что заснуть у меня не получится. Вопреки словам Жебровской, я ощущала сопричастность к происходящему. Ведь это теперь – мой мир и моя жизнь, и все, что здесь происходит, так или иначе касается и меня. В нашем достаточно узком сообществе не может быть иначе.

И непреодолимая сила заставила меня начать спешно одеваться для того чтобы спуститься вниз. Как я могу проявить свое участие в родах туземки, я не представляла, но то, что я должна быть там – было для меня несомненным.

Жебровская что-то удивленно бубнила мне вслед, но я ее не слушала. Я спешила вниз со окрыляющим чувством, прежде мне неведомым. Вообще, что касается беременности, родов и прочего – то к подобным вещам я обычно относилась с долей некоторой брезгливости. Я пребывала в твердой уверенности, что высокопарные слова о предназначении и продолжении рода – полная чушь, придуманная мужчинами для подавления женщин. Я, как и все мои соратницы-феминистки, презирала женщин, которые, не имея достаточной базы (мужа, работы, хорошей зарплаты) отваживаются рожать.