Андрей Лазарчук - Мост Ватерлоо [компиляция]

Да нет же никакого Шри Чинмоя, и угла, в котором он сидел, как в кресле, тоже нет! Пустота, немая вата, серый кошмар бесконечно рвётся вокруг на клочки, а Вавочка всё корчится, выталкивает, выпихивает… Есть! Тело — как сплошная ссадина с присохшим бинтом, и вдруг сорвали бинт, обожгло мгновенной болью, врезаются в кожу рвущиеся с треском плавки…

Вавочка слетает с кровати, падает на пол, сидит, широко раскрыв глаза и дрожа всем телом. Кажется, это уже не сон. Под голыми ягодицами гладкие крашеные доски пола. Стоп! Почему он голый? Вавочка проводит рукой по бедру, и волосы его, наэлектризованные страхом, шевелятся — он нащупал обрывок материи. Это порванные плавки. Сон кончился, но не кончился ужас. Теперь Вавочке начинает мерещиться, что звук от его падения на пол был каким-то двойным, что некий призвук раздался и по другую сторону кровати. Возникает жуткое ощущение зеркальности: Вавочке кажется, что вот сейчас там, по ту сторону, кто-то со страшной, поразительной точностью повторяет его движения. Вот он точно так же поднимается с пола, отступает к противоположной стене… Вавочке кажется даже, что он слышит шаги — такое же шлёпанье пары босых подошв. Больше это вынести невозможно, и Вавочку отшвыривает, и он мягко впечатывается лопатками в стену, и понимает, что удачно влепился между трюмо и торшером. И здесь напротив, у двери, раздаётся грохот чего-то падающего. Вавочка кричит… Нет, он ещё не кричит. Брось, ну не надо, не надо, ну, подумаешь, перевернул кресло, а тот мягкий удар напротив, возле трюмо, тебе только почудился, сейчас, подожди, пошарь по стене, возле косяка выключатель, пойми: это сон, это отзвук сна, сейчас ты включишь свет и поймёшь, что всё в порядке, что всё в порядке, что всё…

Вавочка находит кисточку торшера и рвёт её вниз, он рвёт её вниз и надеется, надеется, готовит уже облегчённый выдох, он уже начинает облегчённый выдох, но выдох срывается, переходит в крик: это страшно, это невозможно, не надо этого! Напротив, опираясь на перевёрнутое кресло, голый человек с искажённым лицом шарит рукой по косяку. Это не зеркало! Никакой надежды, что это зеркало! Тот, напротив, не просто повторяет его движения, он повторяет его мысль — включить свет, и Вавочка кричит, с ужасом понимая, что тот, напротив, тоже кричит, и надо замолчать: стены толстые, но крик слишком громок, но не кричать нельзя, потому что это страшно…

Дыхание кончилось. Противоестественный сдвоенный крик в унисон — оборвался. Вавочка оползал на коврик у двери, опираясь спиной на косяк, по которому всё ещё тянулась его рука — вверх, к так и не нашаренному им выключателю. Часы равнодушно отщёлкивали секунды. Тот, напротив, с неподвижной, схватившейся, как гипс, гримасой тоже оседал помаленьку на пол. С лестничной площадки доносились голоса. «Блюм-блям», — сыграл дверной звонок. В дверь постучали.

— Маш! Это у вас, что ли, так кричат?

— Нет, — произнесли два шёпота, — не у нас…

— Снизу, по-моему, — пробасили на площадке.

— Да как же снизу, когда я через стенку услышала! Мы уж спать легли, а тут такой крик! Такой крик! Будто режут кого… Маша!

— Блюм-блям!

— Так она же вчера уехала, — сказал бас.

— А у неё сейчас брат живёт, из армии недавно пришёл… Или дезертировал, не поймёшь…

— А крик мужской был? Женский?

— Даже и не разобрала. Но такой крик! Такой крик! Будто режут кого…

— Блюм-блям!

Вавочка умирал: каждый стук в дверь, каждое это «блюм-блям» вызывали агонию, а тот, напротив, у двери, корчил рожи, словно передразнивая.

На площадке не унимались. Соседка снова и снова описывала крик. Бас желал всё знать в точности. Потом послышался голос старого казака Гербовникова, ошибочно почуявшего нутром, что опять шалят лица кавказской национальности. Наконец угомонились. Крик, скорее всего, был на улице, а брат Маши зарвался на радостях, что сестра уехала, и вряд ли заявится к утру. Стали расходиться по квартирам.

Вавочка перевёл было дух, но вновь полоснуло случившееся: напротив сидел и смотрел на него безумными глазами голый, почему-то внушающий страх человек.

Мыслей не было. Мозг болезненно разламывался на серые одинаковые кирпичики, и сколько это длилось — сказать невозможно, потому что, стоило Вавочке хоть на долю градуса повернуть голову к часам, как тот, напротив, тут же повторял его движение.

Нет, так нельзя! Надо проснуться! Всё шло нормально: пришли к Вавочке Сан Саныч с Люськой, они ещё поговорили о чём-то… Угораздило же его заснуть! А ну проснись! Ну! Вот это другое дело.

— Дурак ты, Вавочка, — говорит Люська. — Какого чёрта ты голый по бане расхаживаешь!

Вавочке стыдно. Вавочка пытается прикрыться. Прикрыться нечем. Откуда-то берутся огромные штаны, и Вавочка утопает в них по горло.

— А почему без галстука? — насмешливо спрашивает подтянутый светлоглазый Порох. — Какой был приказ? В костюме и с галстуком!

Вавочка с надеждой оглядывается на дальний угол. В углу возникает Лёня Антомин в фартуке и с подносом.

— Стой! — кричит Вавочка. — Разобьёшь!

Он бросается к Лёне, но кружки уже рушатся на кафельный пол и разлетаются вдребезги. Лёня подмигивает и достаёт из кармана целую. Вавочка недоумевает: пустая. Лёня зачерпывает кружкой из ванны (ванна наполнена пивом), пьёт до дна и протягивает кружку Вавочке. Тот тоже хочет зачерпнуть, но в ванне уже Люська. Вавочка возмущён. Или он пластилиновый, что из него всё лепить можно?! И он осторожно начинает накренять ванну — так, чтобы выплеснуть только Люську, а пиво чтобы осталось.

— А это что? — спрашивают сзади.

Вавочка оборачивается. Он и не в ванной вовсе, а у Лёни Антомина. Только вот между шкафом и сломанным в прошлый раз журнальным столиком была, помнится, дверь. Вообще-то она и сейчас была, но какая-то не такая — гораздо ниже и несколько пошире, чем наяву. И она отходила — медленно, с гнусным скрипом, обнаруживая пёстренькую, в цветочках, занавеску. Вавочка хотел броситься, навалиться, захлопнуть, защёлкнуть ружейный затвор шпингалета, но не смог двинуться, словно в вату упакованный. Тогда он крикнул, чтобы они закрыли. Люська, Порох, Сан Саныч и ещё кто-то (кажется, управляющий) бросились к дверце, но не навалились, не захлопнули, не защёлкнули, а повернули к Вавочке торжествующие физиономии.

— А э-это что? — пропели они игриво-уличающими голосами.

— Нет! Не надо! — закричал Вавочка.

Он понял, что там, за занавеской: в нижнем углу из-под неё торчали чьи-то голые коричневато-розовые пятки. Вавочка уже знал, чьи, и поэтому кричал:

— Не надо! Закройте!..

Он рвал руками тяжёлую мокрую вату сновидения, он продирался из неё наверх, в явь, как продираются сквозь водоросли. Сколько там ещё над головой? Метр? Два метра? Четыре? Если он не доберётся до поверхности, если не хватит дыхания, если вдохнёт не добравшись — сновидение хлынет в лёгкие, в глаза, в уши. Наверх! В явь!